Доказательства вины
Шрифт:
Когда-то я верил Эбинизеру как никому другому. Всю свою жизнь я выстроил на том основании, что заложил он своими уроками: как надо использовать магию, что такое хорошо и что такое плохо. А потом он, можно сказать, наплевал мне в душу. На поверку все его слова оказались ложью, и мне было чертовски больно узнать это. С тех пор прошло два года, и все равно при мысли об этом на меня накатывала тошнота.
Мой старый наставник протягивал мне оливковую ветвь, пытаясь сдвинуть в сторону все то, что стояло между нами. Я понимал, что мне во всех отношениях лучше пойти ему
Но я не мог.
Слишком больно мне было обо всем этом думать.
Я поднял на него взгляд.
— Что-то аппетит у меня неважный — угроза смерти не слишком способствует.
Он кивнул, принимая вежливый отказ; лицо его по-прежнему было невозмутимым, но мне показалось, что в глазах мелькнуло сожаление. Он молча поднял руку в знак прощания, повернулся и зашагал к старому, побитому фордовскому пикапу, выпущенному, должно быть, еще в годы Великой Депрессии. Я стоял, терзаясь сомнениями. Может, мне стоило сказать ему что-нибудь. Или плюнуть на все и пойти перекусить со стариком.
Впрочем, отказавшись от еды, я не слишком кривил душой. Есть я наверняка не смог бы. Я все еще ощущал на лице горячие капли крови, все еще видел неестественно застывшее тело в расползавшейся по полу багровой луже. Руки у меня снова начали дрожать, и мне пришлось зажмуриться, усилием воли отгоняя от себя эту картину. А потом я сел в машину и постарался уехать подальше.
Мой Голубой Жучок — далеко не спортивная тачка, но гравием из-под колес брызнул, что надо.
Движение на улицах было получше, чем в иные дни, но жара стояла адская, поэтому на первом же светофоре я снова опустил все окна и попытался мыслить ясно.
Следствие среди фейри. Класс. Стопроцентная гарантия того, что дело запутается и осложнится донельзя, прежде чем я хотя бы приближусь к ответам на вопросы. Если фейри чего-то и не терпят, так это давать прямые ответы на любой ваш вопрос. Вытянуть из них истину — все равно, что зуб рвать. Вашзуб, не чей-нибудь. И не просто так, а, скажем, через нос. Вашнос.
Но Эбинизер говорил правду. Возможно, я единственный из членов Совета имею знакомых и среди Летних, и среди Зимних сидхе. Так что если кому из Совета и вести следствие — так это мне. Вот счастье-то…
Ну и, наверное, для того, чтобы мне не сделалось слишком уж скучно, я должен выследить незнамо какую черную магию и остановить ее. Собственно, этим и положено заниматься Стражам, когда они не бьются на войне; я и сам занимался этим два или три раза и не могу сказать, чтобы это мне нравилось. Черная магия означает кого-то типа чернокнижника, а эти ребята всегда рады укокошить вмешавшегося в их дела чародея, да к тому же обладают возможностью это сделать.
Фейри.
Черная
Блин, мало не покажется.
ГЛАВА ТРЕТЬЯ
Все произошло в доли секунды. Только что пассажирское кресло моего Жучка было пустым, а в следующее мгновение в нем уже сидели. Я вскрикнул и едва не врезался в развозной фургон. Шины протестующе завизжали, машина сорвалась в занос. Отчаянным усилием я восстановил управление — будь на крыле у Жучка еще хоть один слой краски, и столкновения не избежать. Вцепившись в руль побелевшими от напряжения пальцами, я чуть перевел дух и повернулся испепелить своего пассажира взглядом.
В кресле справа от меня сидела Ласкиэль, она же Искусительница, она же Паучиха — в общем, что-то вроде ксерокса с падшего ангела. Вообще-то она могла принимать любую внешность по своему выбору, но чаше всего являлась в образе высокой спортивной блондинки в белоснежной античной тунике до колен. Она сидела, сложив руки на коленях, глядя перед собой в ветровое стекло: на губах ее играла легкая улыбка.
— Какого черта ты здесь делаешь? — прорычал я. — Угробить меня хотела?
— Не говори ерунды, — беззаботно отозвалась она. — Никто не пострадал.
— Уж не благодаря тебе, — огрызнулся я. — Пристегни ремень.
Она повернула голову в мою сторону и смерила меня равнодушным взглядом.
— Не забывай, смертный, у меня нет физической формы. Я существую единственно в твоем сознании. Я мысленный образ. Иллюзия. Голограмма, видимая только тебе. Мне нет смысла пристегиваться ремнем.
— Тут дело в принципе, — возразил я. — Моя машина. Мой мозг. Мои правила. Пристегни чертов ремень или сгинь.
Ласкиэль вздохнула.
— Очень хорошо.
Она повернулась, — ни дать ни взять обычный пассажир, — вытянула ремень безопасности и сунула пряжку в гнездо. Я понимал, что на самом деле ремень остался на месте, что я вижу всего лишь иллюзию — но очень убедительную иллюзию. Мне пришлось бы сильно постараться, чтобы увидеть настоящий ремень, свисающий со стойки.
Ласкиэль посмотрела на меня.
— Так сойдет?
— Спасибо и на этом, — буркнул я, лихорадочно размышляя.
Та Ласкиэль, которую я видел сейчас, представляла собой частицу настоящего падшего ангела. Все остальное было заключено в древнем серебряном динарии, римской монете, погребенной под двухфутовым слоем бетона у меня в подвале. Однако и одного прикосновения к этой монете хватило, чтобы в голове у меня возникло, так сказать, полномочное представительство демона — судя по всему, где-то в тех девяноста процентах мозга, которые человек не использует. Ну, в моем случае в девяноста пяти, пожалуй. Ласкиэль могла являться мне, могла видеть все, что я видел, могла копаться в моей памяти и, что самое досадное, могла создавать иллюзии, отличить которые от реальности мне удавалось лишь с большим трудом. Такую, например, какую я видел сейчас — ее, сидящую рядом со мной в машине. Исключительно привлекательную, чертовски взаправдашнюю на вид и от того до ужаса желанную. Вот сука.