Доклад Генпрокурору
Шрифт:
Для более правдивой картины вы демонстрируете в винном магазине еще и именной вексель на имя Оресьева. Я вчера сделал проговорку, вы на ней попались, и мне стало ясно, что человек, настолько разбирающийся в векселях, за бутылкой водки с ценной бумагой не отправился бы, даже умирая от похмелья.
Итак, вы в тюрьме. Вас добросовестно «колют» два опера-напарника: Смайлов, который, собственно, и строит нужную канву допросов, и ни о чем не догадывающийся Гариков. Игра ведется для Гарикова. Случись что, он подтвердит, что вы не сознавались в убийстве Оресьева, и для того, чтобы это произошло, было затрачено очень много времени. Дача явки – не страшное дело. Никто в нее в нашем правосудии не верит, и сама по себе, без дополнительных доказательств по делу, она ничего не значит.
Нет сомнений в том, что я вас задержу,
Проходит время, и я, убежденный в том, что вершу справедливость, подготавливаю документы в суд для вашего освобождения из Бутырки. Но, как это часто случается, прозрение пришло уже после того, как вы оказались на свободе.
Вы помните допросы, за которыми мы с вами коротали вечера? На одном из них вы заявили, что с девяносто девятого по двухтысячный год проживали в Новосибирске у некой Ильюшенковой Любови Викторовны. Я проверил даму и адрес, по которому она проживает. Точнее, проживала, потому что Любовь Викторовна умерла от алкогольного отравления шестого июня две тысячи четвертого года. То есть, как раз на следующий день после того, как вы, если верить вам на слово, покинули Новосибирск и вернулись в Москву. Прямо-таки и не знаю, у кого теперь подтвердить ваши слова. Попробовал через Новосибирский розыск, так те хором твердят, что алкашка приводила в дом кого попало, и запоминать всех было крайне затруднительно. Ловко, правда? До такого мог додуматься лишь Смайлов. Он же, естественно, и получил информацию о той даме.
Как много лжи, Варанов, как много... Почему вы плачете, Иннокентий Игнатьевич?
– Люба... – глухо пробормотал Варанов и утнулся лицом в ладони.
Кряжин шумно вздохнул, со стуком выдвинул ящик стола.
– Посмотрите сюда, Варанов.
На фотографиях, брошенных на столешницу, был изображен молодой человек, сидящий за рулем красной машины. Его рот был полуоткрыт, с него свисала красная струйка, шея, половина лица и одежда его были буры от крови.
– Это Янин. Человек, не имеющий никакого отношения к описываемым событиям. Его вина заключалась лишь в том, что поздно вечером одиннадцатого июня он поставил свою машину на стоянку брата Игоря Смайлова. Стоянка была перегружена автомобилями, и в этом случае водитель отдает ключи стоянщику, чтобы тот убирал ее с дороги всякий раз, когда тому, кто поставил машину раньше, нужно выехать. Узнаете машину, Варанов? Да, это та самая «восьмерка», за рулем которой вас и поджидал ночью двенадцатого Смайлов. Когда же соседка из сороковой квартиры дома, которая видела вас у джипа в половине второго ночи, сообщила мне об этом, Смайлов решил ее убрать. И убрал бы, если бы его не остановили. Но вот этого молодого человека он убил. Убил тем же способом, что и вы Оресьева. Создав, таким образом, дополнительное алиби вам.
Кряжин пожевал губами и презрительно выдавил:
– Люба... Не юродствуйте, Варанов. Эта Люба появилась лишь потому, что в двухтысячном году вас какого-то черта занесло в Новосибирск, где вы обратились в диспансер по причине проблем с отправлением естественных надобностей. Если бы обратились в Костроме, то Смайлов нашел бы удобную покойницу там.
Вас опознала жительница восемнадцатого дома, Варанов. И даже может рассказать про серый пиджак, черные брюки и черные туфли. Она запомнила и этот шрам над левой бровью, и оттопыренные уши, и то, что вы ходите, задирая левое плечо выше правого. Вам нужна очная ставка или вы используете единственный шанс и напишете явку с повинной? Пусть это не совсем та явка с повинной, о которой говорится в законе, но я вам дам шанс. Вы его заслужили своей изворотливостью. Да, чуть не забыл... Вместе с этой свидетельницей вас видел ее мужчина. Человек донельзя общительный. Он-то и запомнил, что подклад вашего пиджака бежевого цвета. Вы же скажете, где у вас раздевалка, Варанов?
Если бы не эти свидетели, Иннокентий Игнатьевич, которые прямо указывают на вас, как на лицо, совершившее убийство... я не говорил вам, что женщина видела вспышку в джипе перед тем, как вы из него выскочили? – так вот, если бы не они, то я не стал бы искать ту «восьмерку». А Смайлов сплоховал, представьте. Едва узнал,
Кряжин подошел к окну, посмотрел на кишащую автомобилями улицу и вспомнил старую шутку об английских предсказателях начала девятнадцатого столетия. На вопрос о том, что произойдет с Лондоном через сто лет, один из них заявил, что кэбов в городе будет столько, что навоз на улицах будет достигать окон первого этажа.
Никто не может знать наверняка, что случится через сто лет. Никто не совершенен, провидцев не бывает. Как не бывает деяний, которые возможно было бы скрыть навсегда. Вопрос в том, кто возьмется их раскрывать...
– Так как насчет карандаша и листка бумаги, Варанов?
Глава восьмая
– У тебя есть место, где можно было бы отдохнуть две недели, Иван Дмитриевич? – спросил Смагин.
Он спрашивал через плечо, потому что шел по коридору впереди. Так положено – сначала в кабинет Генерального заходит начальник, потом его подчиненный.
– Есть, – Кряжин пожал плечами, хотя и знал, что первый заместитель Генерального прокурора его не видит. Он ответил сразу, не подумав, потому что на такие вопросы отвечать можно смело. Разве есть человек, у которого нет сокровенных мест для отдыха? Потом, когда сообразил, что последует вопрос уточняющий, добавил: – Конечно, есть. Я родителей во Владимире полгода не видел. А к чему интерес, Егор Викторович?
Смагин, предполагая, что доставляет коллеге удовольствие, поведал, что дело передано Любомирову, а Кряжину, чтобы избежать огласки, связанной с видео, две недели лучше находиться у родителей. За эти две недели Харин, Зайкин, Фелофьянов и сопредседатели «Отчизны» наверняка расскажут, где оператор, копии и крамольная аппаратура.
– Да, кстати, Генеральный уже поставил перед Думой вопрос в позе присевшего льва. По поводу депутатской неприкосновенности двоих думцев.
Они вошли в приемную, и Смагин замолчал. Есть места, куда нужно входить молча и тихо.
Генеральный не был долог в речах. Он их, вообще, не вел.
Лишь посмотрел на Кряжина каким-то странным взглядом, порасспрашивал о мелочах дела Оресьева, и спросил:
– Иван Дмитриевич, вот там, где ты сверху, где были ее руки? Я так и не понял.
Кряжин посмотрел на него, догадался, что отвечать необязательно и, ведомый движением руки Егора Викторовича, вышел из приемной.
– Довольный сегодня Старик. Не иначе, поездка в Кремль закончилась чаепитием.
Кряжин знал: чаем в Кремле поят не всех.
Эпилог
Документ, не вошедший в уголовное дело по факту убийства Оресьева П.Ф.:
Терновская областная прокуратура, г. Тернов – Генеральная прокуратура РФ, г. Москва, 17.06.04 г., факс:
«Секретно. Экз. единств.
Генеральному прокурору РФ
Докладываю, что в отношении меня ведется разработка фигурантами по делу с привлечением, как установлено мною при прибытии на место, дочери исполнительного директора Терновского цементного завода Харина В.П., Оксаной. Разработка началась в аэропорту «Домодедово» 23.06.04 г., первый контакт с Оксаной произошел непосредственно в самолете. В ходе него мне было предложено развитие знакомства в г. Тернове.
Предполагаю, что разработка сводится либо к получению через нее информации о ходе расследования, либо к вовлечению меня в тесные отношения с Оксаной, документированием данного факта и последующим шантажом в интересах неправомерного расследования дела с последующей дискредитацией меня.
В случае разрешения вами установления этих отношений полагал бы следующее:
– оказавшись вовлеченным в игру, проявить беспринципность на фоне деморализации, согласиться действовать по правилам фигурантов, в ходе чего последние окажутся в положении лиц, могущих допустить ошибки при переложении ответственности на других.
– Имею основания полагать, что в данном случае фигуранты будут действовать при тех же обстоятельствах и теми же методами, при которых и коими совершали преступление.