Доктор Ахтин. Возвращение
Шрифт:
— У тебя всё хорошо. Ты полна сил и энергии. Улыбайся прошлому, настоящему и будущему. Стань самой собой.
Глаза, в которых давно поселилась грусть, чуть прищурились в мимолетной улыбке.
В сумке завибрировал телефон, и затем заиграла мелодия — «Наша служба и опасна и трудна…». Мария Давидовна вздрогнула и, чуть не выронив зеркальце, достала телефон. Увидев на экране имя, она на мгновение замерла. И затем, нажав на кнопку, поднесла трубку к уху.
— Мария Давидовна, здравствуйте, это Вилентьев.
— Здравствуйте, Иван Викторович.
— Парашистай
Мария Давидовна, навалившись на перила поликлинического крыльца, закрыла глаза.
— Мария Давидовна, что вы молчите. Вы слышите меня. Я сказал, что Парашистай вернулся.
— Ну, в этом нет ничего удивительного, — тихо сказала Мария Давидовна, — учитывая, какое сегодня число. Двадцать шестое июля.
— Вы подъедете ко мне в управление?
— Да, конечно.
Прохладный ветер взъерошил волосы, прогнав духоту. Листья на тополе внезапно показались не настолько серыми — сквозь пыль явственно проступала сочная зелень. На парковку въехал джип с аэрографией — на красном фоне белый летящий в пространстве единорог.
Мария Давидовна неожиданно для себя улыбнулась. И, сложив телефон в сумку, быстрым шагом пошла от поликлиники.
2
Я смотрю на языки пламени. Хаотично и безумно они расцветают над чернеющим хворостом. Правильно и красиво создают мечущуюся форму, — образ оранжевого танцующего цветка над ярко-красными углями.
Маленький костер на берегу журчащего ручья в сотнях километров от человеческой цивилизации, словно в другом измерении и времени. Медленно темнеет. В лесу хорошо. Тихо и спокойно. Здесь мне так же хорошо, как и в квартире на первом этаже в пятиэтажке.
Я знаю, что одиночество — это участь того, кто идет своей дорогой. Того, кто отбился от человеческого стада и выбрал свой путь.
Я смотрю на огонь. И улыбаюсь. Это Богиня танцует для меня самый прекрасный из танцев — танец любви. Между нами около трехсот километров, но это расстояние — ничто, потому что её образ повсюду.
В шелесте осиновых листьев.
В прохладном ветерке.
В далеком стуке дятла.
В лежащей рядом со мной еловой шишке.
В языках пламени, что есть танец.
Я протягиваю руку, чтобы прикоснуться к ней. И отдергиваю руку, почувствовав боль, — страстный трепет огня не позволяет мне нарушить ритм танцующей Богини. Я это знал, но — так порой сильно желание вернуться в прошлое.
Нырнуть с головой в реку по имени Время и поплыть, преодолевая сильное течение. Выбиться из сил в этой бессмысленной борьбе, но попытаться вернуться к началу. Вопреки всему до последнего бороться с этой реальностью, чтобы снова стать самим собой.
И услышать имя, которое она еле слышно произносит.
Языки пламени слабеют. И я подбрасываю хворост. Любой любви нужна пища, так же, как для танца важны сокращения мышц.
Образ любимой слабеет в сознании, если не вспоминать её ежедневно. Картины в сознании блекнут и выцветают.
Память — эта непостоянная и коварная функция человеческого организма — может подвести именно тогда,
Теперь я редко рисую. Только один раз за ночь, да и то далеко не каждую ночь. Я не знаю, плохо это, или хорошо. Я просто нахожу её вокруг себя — и образ слегка прищуренных глаз в ореоле развевающихся волос заставляет меня замереть. Порой мне кажется, что я закричу здесь и сейчас, прямо в эту секунду, но — она исчезает, и я могу вздохнуть.
Еще я вспоминаю другую женщину, с простым именем Мария, но — я просто создаю в сознании образ, никак не реагируя на него. Мне просто приятно вспоминать. Мне просто легко и радостно смотреть на лицо, которое всплывает в памяти. Знать, что есть человек, который просто любит тебя, — возможно, это и есть первый шаг на пути домой.
Так оживают в сознании события, которые вопреки всему живут во мне.
Так возвращается умершее время.
Где-то треснула ветка. Я отвожу глаза от огня и поворачиваю голову на звук. Тишина и вечерний полумрак.
Снова пришел июль. Двадцать шестое число. Две тысячи восьмой год.
Теперь я знаю, что мне еще долго жить среди теней. Тростниковые Поля для Богини, а этот мир — для меня.
Пока я не знаю, что мне надо делать. Я снова потерялся в зимнем лесу, и бреду наобум. Вроде Богиня рядом, но я не чувствую теплую руку в своей ладони.
Я смотрю на языки пламени, и — это уже не танцующий цветок. Всего лишь маленький костер, освещающий вечерний лес.
Я медленно достаю из рюкзака кусок хлеба и начинаю жевать его. Забросив в рот последний кусок, я стряхиваю крошки с бороды и протягиваю правую руку за флягой, чтобы запить пищу.
Я знаю, что любому человеку нужно уединение. Хотя бы иногда. Даже ненадолго. Привести в порядок мысли, которые порой скачут, как сайгаки в степи, обгоняя ветер. Разложить по полочкам прошлое, чтобы понять сделанное. Вычленить пустое и ненужное, отбросив его в сторону. Обозначить в своем сознании значимые и важные события, чтобы понять самого себя. Чтобы осознать, куда идти дальше.
Это, как путь из темного леса к далеким фонарям — ты знаешь куда идти, но утоптанная тропинка уходит в сторону, и чтобы выбрать правильную дорогу, приходится идти напролом, через чащу по сугробам. И не всегда рядом с тобой тот, кто возьмет тебя за руку и укажет путь. Порой надо самому принимать решение.
3
Старший следователь Областного Следственного Управления Иван Викторович Вилентьев смотрел на фотографию доктора Ахтина. Короткая стрижка, открытый взгляд, худощавое лицо, легкая полуулыбка. На фотографии доктор в белом халате с небрежно наброшенным на шею фонендоскопом.