Доктор Ахтин
Шрифт:
Я неожиданно прекращаю говорить, — совсем ни к чему показывать коллегам, что я способен видеть их будущее. Отвернувшись от женщин, я начинаю работать.
35
Пришла ночь и я рисую. Колеблющееся пламя свечи создает мечущиеся тени по стенам — лики Богини оживают, меняя выражения лиц, подмигивая и отводя глаза, откидывая волосы назад и наклоняя голову вперед, хмурясь и улыбаясь.
Я рисую другие образы. Пришло время создать тени для моей Богини. Я прекрасно помню всех шестерых, что станут служить Богине. Я создаю на листе бумаги тени тех, что хранятся в моей памяти. Неторопливо и
Под рисунком я пишу имя и фамилию создаваемой тени и откладываю лист бумаги в сторону.
На следующем листе я рисую вторую жертву.
Михаил Буранский.
Тёзка. И хороший парень — единственный из всех жертв, кто не удивился и не испугался, когда я его убивал. Мне даже показалось, что он был благодарен за то, что я его избавил от этой жизни.
Влад Касперов.
Чистенький и богатенький мальчик. Но тупой и наивный, — в последнюю секунду жизни он думал о том, что все равно выживет. Осознание неизбежной смерти так и не пришло к нему.
Станислав Копейкин.
Отвратительная жертва. Мне было противно выполнять ритуал, — у меня создалось впечатление, что вся кожа его тела была пропитана испражнениями. Я в ту ночь покинул его дом максимально быстро, и потом дома долго мылся, пытаясь избавиться от запаха.
Саша Самуйский.
Милый мальчик с ухоженной кожей. Рассекать её было одно удовольствие. Ни капли жира, и минимум мышц. Худенькое женственное тело.
И Николай Морозов.
Единственный из шести жертв, кто навсегда останется только тенью в святилище Богини. Мне нельзя было забрать его глаза, хотя соблазн велик. Когда Николай умирал, в его глазах я увидел взрыв эмоций. Он ненавидел смерть, и принял её, стойко вынося сильные боли. Он любил жизнь, и из последних сил рвался к ней, пытаясь ухватиться за малейшую надежду.
В его глазах я увидел своё отражение, и оно там было искажено смертельной болью.
Я откладываю последний лист бумаги. В некотором роде, я создал одно из своих величайших произведений — образы жертв, которые, пребывая вечно с Богиней, навсегда скрасят её одиночество. Она одна из них, и это они создали её.
«Ах» жертв — для неба, тени и «кА» — для Богини.
Теперь самое важное действо, ради которого я последний месяц жил и творил.
Я открываю убежище Богини. Первый и последний раз в этом году.
Я смотрю сквозь стекло на тело, лежащее в ванной. Она изменилась за год. Я вижу это, и понимаю, что это я виноват в том, что Богиня стала выглядеть хуже. Я только сейчас, через три года, обеспечил её полноценными слугами, а не теми бестелесными тенями, что смотрят на меня со стен безжизненными рисунками.
Я пришпиливаю к стене кнопками новые рисунки, располагая их по порядку — как они по времени пришли, так они и должны висеть, слева направо.
От Ивана к Николаю.
Я выхожу из святилища Богини и подхожу к столу. В маленьких банках лежат глазные яблоки жертв.
Десять банок.
Каждая подписана с точным указанием месторасположения глаза жертвы.
Иван Караев. Правый.
Станислав Копейкин. Левый.
И так
Это очень важно. В каждое из глазных яблок скопированы отпечаток с мозга — в правый из левого полушария, в левый — из правого. В них есть все — память, мысли, желания, образы и чувства. Бесконечный поток информации.
И все это будет принесено на алтарь Богини.
Я беру по две банки в руки и несу. Аккуратно ставлю их на края ванны. И иду за другими банками.
Я выполняю этот ритуал первый, но не последний раз. И, когда все банки перемещены в святилище Богини, я замираю у двери.
Я говорю в тишину святилища:
О, Великая, ставшая небом, Наполняешь ты всякое место своею красотою. Земля вся лежит пред тобою — ты охватила её, Окружила ты и землю, и все вещи своими руками. Сейчас я верну тишину и покой в святилище. До следующего года. Когда придет время, — всего двенадцать месяцев, совсем не срок для меня, — я снова открою эту дверь. И принесу свои дары Богине.Часть вторая
26 июля — 26 августа 2007 года
1
Год прошел. Еще один промежуток времени на моем медленном пути к Тростниковым Полям. Год, в течение которого я много думал и готовился, чтобы прийти к Богине с новыми дарами. Время, которое потрачено на переосмысление всего, что я делал до этого, и что я собираюсь делать впредь.
Чтобы занять руки, я сделал косметический ремонт в квартире. Вначале безжалостно избавился от лишних вещей, прекрасно понимая, что вскоре ничего из этого мне не понадобится. Постелил новый линолеум на кухне и в коридоре, наклеил обои — на светлом фоне большие зеленые цветы — во всех трех комнатах. Я оставил в неприкосновенности только стену в дальней комнате — там, где дверь в святилище. И я приготовил все необходимое для завершающего аккорда.
Когда придет время, я сделаю то, что задумал, и — уйду в Тростниковые Поля.
Я сижу в дальней комнате моей трехкомнатной квартиры на первом этаже кирпичной пятиэтажки за столом в окружении её ликов — за год их стало значительно больше. И она еще больше изменилась. Оживая под моим карандашом, она говорила о том, что ждет меня. Говорила, что в тишине Тростниковых Полей ей не хватает меня. Ну, а я — прекрасный слушатель и вечный слуга — внимаю с радостью во взоре и со счастьем в сердце.
Посмотрев на последний лик Богини, я встаю. Закидываю на плечо приготовленную сумку и иду к выходу.
Сегодня моя первая жертва в этом году. И только это наполняет моё сознание приятным упоением и предвкушением, словно шипящее пеной шампанское в бокале, рвущееся на свободу после долгого заточения в бутылке.
На улице глубокая ночь. Сейчас три часа двадцать шестого июля две тысячи седьмого года. Я иду по темным улицам, избегая света редких уличных фонарей. Я иду туда, где меня ждет жертва, пусть даже она и не знает этого, как не знаю и я, кем она будет. Может, это и есть та самая жертвенная прелесть, о чем мы говорили с Богиней. Принести на алтарь еще ничем и никем не испохабленную, и не испорченную «кА». Не думаю, что это будет откровением для мира Тростниковых Полей, но — эти жертвы будут приняты с величайшей благодарностью.