Доктор Ахтин

Поляков Игорь

— Ну, Миха, и сколько мы сегодня заробили?

— Сейчас, посчитаю, — отвечает мой тёзка.

Он вытаскивает из кармана скомканные бумажные деньги и горсть монет. Медленно считает их, складывая аккуратно купюры, и звеня монетами.

— Триста семьдесят шесть рублей сорок копеек, — наконец говорит он.

— Всего, — разочарованно тянет инвалид.

— Если со вчерашними бабками, то хватит, — говорит с довольной улыбкой Миха. — Давай, звони Герычу, что мы идем.

Они уходят — Миха толкает перед собой инвалидное кресло, периодически поправляя гитару за спиной.

Дождавшись,

когда они отойдут на достаточно приличное расстояние, я спрыгиваю со своего места и медленно иду за ними. Мне некуда торопиться, — я примерно представляю себе, куда они должны пойти и теперь для меня важно, чтобы случайные люди не обратили внимания на то, что я иду за ними.

Хотя, в этом муравейнике каждая тварь тащит свою ношу, не замечая рядом ползущих муравьев.

Мы идем долго. Пересекая дворы и переулки, поднимаясь в горку и спускаясь по пологой дороге, все дальше от центра и все больше вокруг старых пятиэтажек и грязных дворов, заваленных отходами. Все глубже в темноту ночной Москвы.

Наконец, я вижу издалека, что их встречает невысокий парень. Он очень подвижен, — суетливо оглядываясь по сторонам и перебирая ногами, словно вот-вот бросится бежать, он приветствует моих парней.

Я улыбаюсь. Моё время пришло.

Я, отложив сумку под ближайший куст, исчезаю в темноте. В моей руке нож, на деревянной рукоятке которого вырезаны две буквы. Этим ножом убиты предыдущие три жертвы этого года, — теперь я уже не оставляю нож в шее жертвы. «кА» жертв я беру вместе с их жертвенными органами.

— Герыч, но три дня назад ты за восемьсот дозу отдал, — слышу я голос инвалида, в котором больше просьбы, чем удивления.

— Ну, так то было три дня назад, — хохотнул Герыч, — знаешь, Пилот, слово есть такое — инфляция? Ты же умный парень, знаешь, что всё в этом мире дорожает.

— Знаю, но не на сотню же?

— Или плати, или проваливай, — равнодушно говорит Герыч, поворачиваясь на каблуках в мою сторону.

Я возникаю перед его лицом и, глядя в удивленные глаза, спокойно говорю:

— Продал бы ты парням дозу, они два дня вкалывали.

— А ты кто такой? — он еще не испуган, он еще уверен в себе и в зажатом в правой руке ноже.

Я молчу. Говорит мой нож. И он быстрее, чем нож моего противника. Герыч настолько мал для меня, что нож попадает в грудь, хотя я наносил удар снизу. В темноте этого Богом забытого места я вижу злость в глазах парня, нож падает из его правой руки, звякнув о камень.

Я смотрю на парней и говорю:

— Миха, можешь взять у него дозу даром.

Я тоже сажусь рядом с телом и роюсь в его карманах, доставая деньги. Я жду, когда Миха подойдет ближе, и, увидев его ноги, протягиваю ему маленький мешочек с порошком:

— Тебе это надо?

Он тянет руку за товаром, но — я роняю его. Инстинктивно присев за упавшим мешочком, Миха открывает мне шею — и умирает, быстро и еле слышно всхлипнув.

— За что? — говорит инвалид. В его голосе нет страха. Он знает, что его ждет. Он давно не боится смерти и порой мечтает о ней. — кА, — говорю я и делаю шаг к нему.

Я возвращаюсь за сумкой, в которой у меня приготовлена двухлитровая банка с формалином. И где у меня лежат перчатки.

Первым делом я выдавливаю глаза у инвалида. И только

затем, последний необходимый мне орган — легкое — я забираю у него. Для этого мне пришлось стащить тело с кресла. Разрезав кожу живота по нижнему краю ребер, я разрезаю диафрагму, подобравшись к легким снизу. Мне достаточно одного легкого — я извлекаю его из грудной клетки и погружаю в раствор.

Последний каноп готов. Осталось всего ничего — доставить его домой, где он найдет своё место в святилище.

И только уже в поезде, сидя на своем месте у окна, я вспоминаю, что так и не узнал имя парня, у которого взял легкое.

23

Я вхожу в свою квартиру рано утром. Сегодня суббота — впереди два дня, которые целиком и полностью я посвящаю Богине. За эти два дня я должен сделать многое.

Первым делом я открываю дверь в святилище и смотрю на неё. Пусть она выглядит совсем не так, как она сохранилась в моей памяти. Тело, лежащее в ванне — важная часть Богини. Имя написано на многочисленных рисунках, которые я снял со стен своей комнаты и перенес в святилище. Все остальное, за исключением «Ах», пребывает в Тростниковых Полях.

— Я пока остаюсь здесь. Я должен еще кое-что сделать до того, как прийти к тебе — говорю я тихо.

Я не оправдываюсь, нет, Богиня понимает меня с полуслова. Я думаю так же, как она. Мы с нею связаны в веках, минуя время и расстояние.

Я вынимаю из сумки каноп и вношу его внутрь. Я ставлю его на угол ванны. Оглядев остальные канопы — печень и кишечник в трехлитровых банках, а желудок, как и легкое, в двухлитровом сосуде, я радуюсь. Все получилось. Я сделал все, что задумал.

Я беру лист бумаги, карандаш и сажусь за стол. Быстрыми движениями карандаша я рисую последнюю жертву — сосульки грязных волос, взгляд исподлобья, в котором усталое ожидание смерти. Пусть его имя будет — Инвалид. Почему бы и нет. Закончив рисунок, я пишу крупными буквами это имя и отношу его к Богине. Повесив в один ряд с другими изображениями жертв, я отхожу и смотрю издалека.

Прекрасно. Теперь почти все.

Я смотрю на часы. Время — десять часов утра.

Я достаю большой таз, в котором буду смешивать раствор. Достаю цемент и мелкий просеянный песок. Красный кирпич, сложенный аккуратной стопкой у стены, прикрыт прозрачной пленкой.

Оглядев приготовленные материалы, я тихо говорю:

Эти северные небесные боги, которые не могут погибнуть — она не погибнет, которые не могут устать — она не устанет, которые не могут умереть — царица не умрет. Твои кости не погибнут. Твоя плоть не испортиться. Твои члены не будут далеко от тебя, ибо ты одна из богов. Среди Ax-Богов царица увидит, как они стали Ax и она станет Ax тем же способом. Ты сделаешь Ax в своем теле. Она не умрет.