Доктор Боб и славные ветераны
Шрифт:
Вы знаете, было какое-то глубокое чувство дружелюбия, позволявшее часами сидеть с ним рядышком и ни о чем не говорить, а ведь он мог вместить море мудрости в одно предложение. Но иногда он устраивал настоящие разговорные пиршества. Говорить он мог часами. Когда он выговаривался полностью, он забывал об этом.
Я могла подняться к нему за чем-нибудь, а он был еще в кровати и говорил: “Ау, Эмми, брось-ка все свои дела. Сядь, поговори со мной”. И он говорил, говорил, говорил — о вещах, которые были выше моего понимания. Но я слушала.
Иногда мне нужно было
Да, конечно, это была ответственность. Но нам обоим было очень приятно думать, что Смитти и доктор Боб доверяли нам и считали, что мы можем быть с ним и знаем обо всем, что необходимо для него сделать. И мы гордились тем, что могли это делать, потому что он спас жизнь моему мужу.
Он знал, что его ждет, но не впадал в меланхолию. О, ходит так много гадких сплетен о нем — что ему давали слишком много таблеток, и все такое, когда он был в госпитале. Но его сознание оставалось настолько же ясным, как ваше или мое, до самого конца. Вечером, накануне его смерти, я сделала химическую завивку, и мой муж сказал: “Ну как, доктор Боб, что вы думаете об этой новой прическе, которую вам придется теперь терпеть?”
“Смотрится отлично, — сказал он. — Оставь ее в покое.” Никогда никому не позволяйте болтать, что он не соображал, о чем говорил тогда!»
В эти последние месяцы Генриетта Сейберлинг навестила доктора Боба: «Боб, и тебя, и меня в один прекрасный день ожидает большое путешествие», — сказала она ему. «Его вера была потрясающей, — говорит она. — Они с Анной делали все возможное в том, что касалось их духовного роста. Они были абсолютно к этому готовы, когда умерли».
Доктор Том Скудери, который знал доктора Боба с 1934 года, вспоминает один свой разговор с ним, когда тот лежал в госпитале. «Он сказал: “Я скоро уйду, чтобы встретиться со своим Создателем. Я этого не боюсь”».
Анна С., которая также знала доктора Боба даже до начала его трезвости, вспоминает, что он говорил о смерти очень легко: «“Вы говорите о смерти так, как я говорю о послеобеденной поездке домой, — сказала она ему однажды. — Ни страха, ни эмоций, ничего. Как это возможно?”
— Анна, — ответил он, — ты когда-нибудь бывала в аэропорту и наблюдала, как взлетают самолеты?
— Много раз, — ответила она.
— Какое-то время самолет виден, и вот его уже не видно, — сказал он. — Но это не значит, что он растаял или исчез. Он просто нашел другой горизонт. Это то, что я думаю о смерти. Я найду новый горизонт».
Прежде, чем уйти в иной мир, доктору Бобу оставалось еще доделать одно незавершенное АА–евское дело. Касалось это обещанной конференции АА — в некотором роде его и Билла завещания тысячам сегодняшних АА–евцев, и тем, кто еще придет.
В воскресенье, перед тем как Док лег в госпиталь, как оказалось, в последний раз, Билл в очередной раз посетил дом 855 по Адмор — дом, в котором он чувствовал, как «безмерная благодать излилась на меня с самого моего первого визита». Билл помнит, как он говорил доктору, что «даже если мы оба не станем ничего делать в этом направлении, и будем продолжать играть в молчанку, это все равно будет нашим действием… Все будут считать, что текущие дела идут в соответствии с нашим полным одобрением».
Билл полагал, что «нам все равно придется созвать конференцию, даже если в первый раз она будет неудачной. Нужно дать делегатам движения возможность приехать в Нью–Йорк и посмотреть, как же на самом деле идут дела у АА в мире. А потом уже они смогут решить, брать им на себя эту ответственность, или не брать. И тогда это будет решением самого движения, а не решением, принятым в тишине доктором Бобом и мною…
В конце концов, он посмотрел на меня и сказал: “Билл, это должно быть решением всего АА, а не нашим. Давай созовем эту конференцию. Я согласен”.
Спустя несколько часов я уехал от доктора Боба, зная, что на следующей неделе ему предстоит очень серьезная операция. Никто из нас не решился сказать того, что было у нас в душе. Мы оба знали, что это может оказаться последним решением, которое мы принимаем вместе. Я спустился по лестнице, и затем обернулся, чтобы взглянуть на него. Боб стоял в дверях, высокий и прямой, как всегда. Небольшой румянец вновь вернулся на его щеки, и он был аккуратно одет в легкий серый костюм. Это был мой партнер, человек, с которым мы не сказали друг другу ни одного плохого слова. Милая, широкая знакомая улыбка была на его лице, когда он сказал почти шутливо: “Помни, Билл, давай не потеряем все это. Давай сохраним его в простоте!” Я отвернулся, будучи не в силах сказать ни слова. Это был последний раз, когда я его видел».
«В последний раз, — говорит Эмма, — мы отвезли его в Городской госпиталь, и им пришлось потрудиться немного больше. Мы пришли к нему туда в среду вечером, и он просил меня забрать его домой. И я сказала: “Если вам разрешат — тогда конечно”. Он хотел, чтобы я оставалась с ним, но я не могла.
На следующий день, примерно в 11 часов я собиралась пойти в госпиталь, а потом подумала: “Подожду, пока Лейвелл вернется”. Затем позвонили из госпиталя и сказали, что мне лучше приехать немедленно. Мне пришлось ждать такси… И Сью тоже не успела приехать вовремя. Он умер.
Он видел свои ногти. Они были синими — от цианоза, когда кровь перестает течь. И он знал. Он сказал: “Позвоните моей семье. Это конец”. Он знал это. И он знал это накануне вечером, когда он просил, чтобы мы забрали его домой.
Мне было так плохо, оттого, что я думала, что не успела. Но врач сказал мне: “Не пытайтесь его вернуть, как бы Вам этого ни хотелось. Он мог в любой момент умереть от удушья. Это было у него в горле”».
Вот так 16 ноября 1950 года доктор Боб ушел из жизни к «новому горизонту».