Доктор Данилов в кожно-венерологическом диспансере
Шрифт:
— А лобковый педикулез вы все-таки обсуждали?
— Они задали вопрос, я ответил.
Данилов терпеть не мог оправдываться. Оправдываться вообще тяжело, а уж когда тебе не верят, то втройне. Голова продолжала болеть; виски слегка отпустило, но теперь вступило в затылок. Хотелось послать главного врача с ее упреками куда-нибудь подальше, встать и уйти. Исполнению этого желания мешали два обстоятельства. Во-первых, осознание того, что ты сам в некотором роде виноват в случившемся, а во-вторых, после изрядно затянувшихся поисков работы уходить «в никуда» больше не хотелось. Если уж прыгать, то
Вконец замучив Данилова вопросами, главный врач неожиданно сменила гнев если не на милость, то, во всяком случае, на нейтралитет.
— Я очень надеюсь, что на этом наши с вами трения закончатся, — сказала она, не без усилия растягивая губы в улыбку. — Мне кажется, что вы сделали правильные выводы из случившегося. По крайней мере, мне хочется в это верить. Всего доброго, Владимир Александрович, я вас больше не задерживаю.
— Сейчас или вообще? — на всякий случай уточнил Данилов.
— Сейчас. — Улыбки на лице главного врача уже не было. — Если бы дело шло к «вообще», то сегодняшнего разговора не было бы.
«Одно из двух — или Марианна все же человек, или она влюблена в меня без памяти. — Сразу же после выхода из кабинета главного врача Данилов занялся анализом. — Третьего варианта здесь быть не может. „Влюблена“ отпадает сразу, значит, человек. Надо бы нажать на этих гадов, чтобы дали в эфир какое-нибудь опровержение…»
«Нажиму на гадов» Данилов посвятил три последующих дня. Звонил как заведенный на телевидение и выслушивал, что Наины Анилиной «к сожалению, сейчас здесь нет». Неуловимая Наина то еще не пришла, то была «на выезде», то уже ушла. Узнать номер ее мобильного не получилось — девушка, отвечавшая на звонки, не разглашала конфиденциальную информацию. Хоть проси, хоть угрожай, хоть волком вой.
Данилов подумал о том, чтобы взять пару дней за свой счет и подкараулить Наину возле офиса телеканала, адрес которого был указан на сайте. Поначалу идея показалась заманчивой, но после не очень долгого размышления Данилов от нее отказался. Представил, как Наина пройдет мимо него, не желая вступать в разговор, — и что тогда? Догонять и хватать за руки? Кричать вслед ругательства? Глупости какие.
Перебрав в уме всех знакомых, Данилов не нашел среди них ни одного, хоть каким-то боком причастного к телевидению. Пришлось звонить Полянскому, круг знакомых которого был гораздо шире. К тому же одна из недавних его пассий работала в Останкино, ассистентом режиссера.
— Уймись, дружище, ты никому ничего не докажешь, — сразу же обломал Полянский. — На телефоне сидит девушка, специально нанятая для того, чтобы вежливо, но твердо отфутболивать всех недовольных склочников.
— Это я-то недовольный склочник? — удивился Данилов.
— В их понимании — да. Тебя же по телевизору показали, прославили на всю Москву.
— Ославили, а не прославили.
— Какая разница? А ты звонишь, права качать собираешься… ты думаешь, что эта девица интересуется, на месте ли та, кому звонят? Нет,
— Катя просветила?
— Не только. Пару лет назад нечто подобное произошло с моим шефом, и как ты можешь догадаться, почетное право добиваться справедливости было предоставлено мне.
— И как?
— А никак! Меня долго мурыжили, водили за нос, а когда я попробовал козырнуть связями шефа в верхах, просто послали.
— Куда?
— Вова, что с тобой? Ты пьян? Куда у нас посылают?
— Что — прямо так и послали?
— Слегка завуалировали, культурные ведь люди, но в целом посыл и адрес не вызывали сомнений. Так что если у тебя нет свидетелей и нет документального подтверждения…
— Что за документальное подтверждение?
— Копия снятого материала или договор, в котором сказано, что интервью нельзя выпускать в эфир, пока ты не завизируешь текст.
— Какой там может быть договор? Это же просто уличное интервью!
— Тогда забей на все это и утешайся мечтами! — рассмеялся Полянский.
— Какими?
— Ну, представляй, как однажды эта самая чучундра явится к тебе на прием вся в прыщах, а ты ей назначишь что-нибудь такое, что прыщей у нее станет в пять раз больше. И будешь злорадно хихикать, потирая ручонки.
— Не назначу, — совершенно серьезно ответил Данилов. — Это уже пройденный этап.
— Она у тебя уже лечилась? — изумился Полянский. — Так вот где собака зарыта!
— Нет, я не об этом. Были случаи, когда по работе, еще на «Скорой», я сталкивался с теми, к кому испытывал глубокую личную неприязнь…
— Ты мне об этом никогда не рассказывал.
— А нечего было рассказывать. Неприязнь испытывает гражданин Данилов, а доктор Данилов должен делать свое дело и не заморачиваться проблемами гражданина Данилова. Ему и без того проблем хватает. Это принцип. И кажется мне, что мы когда-то обсуждали такое.
— Не помню. И что — даже желания не было отыграться? — не поверил Полянский.
— Представь себе, никакого. Правда, звонить потом в стационар и интересоваться состоянием, как обычно я делал, когда госпитализировал кого-то из знакомых, тоже не было.
— Тогда утешайся тем, что твои ответы не прицепили к вопросам, касающимся департамента здравоохранения и его директора! Тогда бы тебе пришлось искать работу на периферии, в Москве перед тобой все двери были бы закрыты!
— Ты прав, — согласился Данилов. — Стоит представить, что все могло обернуться еще более худшим образом, как сразу становится легче. Спасибо тебе за заочный сеанс психотерапии.
Утром следующего дня Данилов позвонил на телеканал. В неизвестно какой уже раз, но точно зная, что этот раз — последний. Спросил Наину, услышал, что она еще не подошла, и поинтересовался, нельзя ли оставить для нее сообщение.
— Да, конечно, — ответила девушка.
— Сообщение от Владимира Данилова, врача из одиннадцатого КВД, — уточнил он. — Передайте ей, пожалуйста, что она мелкая пакостница и подлая аферистка.
— Это все?
— Я мог бы добавить еще кое-что, но мне совестно вас утруждать, — съязвил Данилов и повесил трубку.