Доктор Смерть
Шрифт:
— Кроме того, стерилизовал польских монахинь рентгеновскими лучами и тестирует женщин на выносливость, подвергая их ударам электрического тока, — продолжила Маренн. — Это я только что слышала от гауляйтера. Он в полном восторге от деятельности Бруннера. Так что, похоже, секрета во всем этом никакого нет, Бруннер действует открыто, под прикрытием группенфюрера Мюллера и едва ли не с благословения самого рейхсфюрера. Более того, я слышала, что кроме Аушвица подобные опыты проводятся также и в Треблинке. Так что воспрепятствовать этому мы не сможем, как бы омер-зительно все это ни было. Гейдриховская доктрина расового разделения действует, хотя сам автор давно покоится в земле. Другое дело — препараты психического воздействия, которые Бруннер, судя по всему, применяет
— Значит, эти препараты находятся в Берлине? И нам здесь нечего искать?
— Препараты, наверняка, находятся и здесь, и в Берлине, — задумчиво произнесла Маренн. — В тайных местах, которые нам, конечно, никто не покажет. И вряд ли удастся заполучить их на руки. Но, собственно, мы ведь и не для этого сюда приехали, — напомнила она. — Такая задача пока что нам не по силам. Мы должны в общем ознакомиться с деятельностью Бруннера и посмотреть, нельзя ли его как-то зацепить, чтобы ослабить покровительство со стороны Мюллера, тогда у бригадефюрера будет возможность приглядеться к нему поближе. Меня очень интересует его ассистентка, эта альбиноска, по словам Грабнера. Она может оказаться неустойчивым звеном. Надо приглядеться к ней повнимательнее. Кстати, теперь мы можем посетить Аушвиц, не придумывая никаких предлогов, сам гауляйтер только что пригласил меня и даже обещал дать офицера для сопровождения. Так что мы под полным его покровительством.
— Это весьма удачно, — кивнул Фелькерзам. — В крайнем случае инициативу вообще можно будет приписать ему.
— Посмотрим. Я не жду ничего хорошего от встречи с этим Бруннером. И ты, и я, и даже бригадефюрер Шелленберг можем нажить себе смертельного врага. Но и позволить ему проводить эксперименты, которыми он, судя по всему, занимается без всякой санкции, мы тоже не можем. Я не могу, — заключила Маренн. — Как врач, как человек. Мне не по силам остановить его издевательства над заключенными, так как на его стороне вся машина гестапо, но заставить его прекратить опыты над свободными людьми я постараюсь.
— Ты знаешь, я полностью на твоей стороне, — откликнулся Фелькерзам. — И бригадефюрер тоже. И дело, конечно, не только во фрау Ильзе. Будь его воля, Вальтер давно бы покончил со всей этой инквизиторской практикой Мюллера и Кальтенбруннера. Время для всего этого прошло.
— Я полностью согласна, Ральф. Более того, я даже уверена, что скоро во имя спасения Германии и немцев даже придется не только отказаться от практики Бруннера, но и еще осуществлять выплаты компенсаций всем тем, кто чудом остался жив после его экспериментов, а заодно и родственникам тех, кто не дожил до этого светлого дня. Сейчас не тридцать девятый год, и даже не сорок второй. Как бы ни храбрился Франк, но большевики действительно стоят у ворот Варшавы, в самом городе полыхает восстание, и только нежелание Сталина иметь дело с эмиграционным правительством Польши в Лондоне, которое это восстание подняло, удерживает Красную армию от штурма города. Он ждет, пока восстание захлебнется, гестапо перевешает всех его зачинщиков, и тогда вместо лондонских эмигрантов он посадит на все руководящие места в Польше своих коммунистических протеже. Некоторое время, чтобы давать балы у Франка еще есть. Но очень короткое.
— Доктор Геббельс назвал бы твои рассуждения упадническими, парализующими волю нации, — улыбнулся Ральф.
— Я бы и сама хотела, чтобы они оказались далеки от истины. Для меня иметь дело с большевиками, это еще хуже, чем даже с Мюллером. С моими убеждениями мне прямая дорога в Сибирь, я не сомневаюсь.
— Я полагаю, тебе не стоит задумываться об этом, — возразил Фелькерзам. — Как бы ни сложилась обстановка, Вальтер наверняка сделает все, чтобы ты с ними никогда не встретилась. С него достаточно наших недавних приключений под Кенигсбергом, когда мы оба едва не угодили в плен.
— В этом наши с ним желания совпадают. Да и не только в этом.
Посещение Аушвица назначили на следующий день, на двенадцать часов. Комендант лагеря был предупрежден заранее. В сопровождение Маренн и Ральфу гауляйтер выделил личного адъютанта, штурмбаннфюрера Дилля — того самого, который в приемной подавал Маренн плащ. Он оказался весьма приятным молодым человеком, разносторонне образованным и всю дорогу до Аушвица рассказывал о увлечении живописью, расхваливал французских импрессионистов, восхищался Сертом и Дали. Маренн поддерживала разговор довольно холодно. Не потому что не чувствовала к Диллю симпатии — симпатии не было, конечно, да и антипатии тоже. Просто тема слишком близка. Когда-то в Париже она знала Серта, общалась с ним в салоне его будущей жены Миси, близкой подруга Коко Шанель, прозванной «пожирательницей гениев», она знала, что он был увлечен сю, и, написав по памяти ее портрет, который висел у пес в доме в Версале, не упустил ни одной, мельчайшей детали — так хорошо он помнил ее, сердцем, всей душой.
Если Ральф фон Фелькерзам знал, кем она была на самом деле, то штурмбаннфюреру Диллю, с которым знакома всего несколько часов, даже и сомнений иметь не полагалось. А американка Ким Сэтерлэнд — откуда ей знать великого испанца Хосе-Мария Серта? Ведь это Мари Бонапарт знала его, а Ким Сэтерлэнд спокойно проживала в это время у себя в Чикаго.
— Кажется, мы подъезжаем, — произнес Ральф, нарушив молчание, которое хранил до сих пор.
Впрочем, догадаться нетрудно. Черные трубы печей Аушвица дымили во всю мощь. Дым растворялся в серых облаках. В лагере играла бодрая музыка.
— Надо заметить, здесь весело, — продолжил Фелькерзам, обращаясь к Диллю, сидящему рядом с шофером. — Даже не ожидал.
Тот только пожал плечами. Маренн, откинувшись на спинку заднего сидения, курила, стряхивая пепел в полуоткрытое окно. Она очень сомневалась, что их ждет какой-то приятный сюрприз. Скорее, наоборот. Но старалась отогнать тревогу.
Машина въехала на территорию лагеря. Навстречу из здания комендатуры выбежало лагерное начальство. Штурмбаннфюрер Дилль вышел из машины и открыл дверцу Маренн. Вслед за ней вышел Фелькерзам и встал рядом. Адъютант гауляйтора подошел к коменданту.
— Специальный уполномоченный рейхсфюрера СС желает осмотреть лагерь. Вас предупредили вчера, — сказал он, протягивая документы. — Вот предписание гауляйтера и согласование Главного Управления лагерей, завизировано группенфюрером СС Мюллером.
— Гауптштурмфюрер Бер, — высокий эсэсовец, стоявший впереди, сделал шаг по направлению к Фелькерзаму, — комендант лагеря и начальник местного гарнизона СС. Мы очень рады вашему приезду и готовы показать все, что интересует.
— Я прошу прощения, гауптштурмфюрер, — произнесла Маренн, — но специальный уполномоченный рейхсфюрера — это я, — и заметив недоумение, выразившееся во взгляде гауптштурмфюрера, добавила: — По медицинской части. И осмотреть я намереваюсь медицинский блок.
— Я приношу свои извинения, госпожа оберштурмбаннфюрер, — Бер ясно смутился, но быстро взял себя в руки. — Хочу заметить, у нас недавно посещала комиссия из Берлина, все было в полном порядке. Могу ли я спросить, возникли какие-то осложнения?
— Нет, по той проверке к вам претензий нет, — ответила Маренн. — Меня интересует не расход медикаментов, а условия содержания узников, которые имеют заболевания. Кроме того, я хотела бы знать о квалификации медицинского персонала, который оказывает узникам помощь, если они заболеют. И как я сказала, хотела бы осмотреть непосредственно больницу.