Доктрина шока
Шрифт:
К 1985 году Тэтчер победила и во второй войне: голодные рабочие уже не могли сопротивляться, в конечном итоге 966 из них были уволены 31 . Это был полный разгром сильнейшего профсоюза Великобритании и ясное послание всем остальным: если Тэтчер готова на все, чтобы сломить шахтеров, от которых зависят освещение и тепло в стране, для других, не таких мощных профсоюзов работников, чья продукция или службы не столь важны, было бы самоубийством противиться новому экономическому порядку премьер-министра. Подобное заявление без слов сделал и Рональд Рейган несколько месяцев спустя после начала своего президентства в ответ на забастовку авиадиспетчеров. Отказавшись выполнять свое дело, они «лишились права на эту работу и вынуждены будут ее оставить», сказал Рейган. Затем
В Британии Тэтчер использовала свою победу над Аргентиной и над шахтерами для продвижения радикальной экономической программы. Между 1984 и 1988 годами правительство приватизировало, среди прочих, British Telecom, British Gas, British Airways, British Airport Authority и British Steel, а также распродало акции British Petroleum. Как атака террористов 11 сентября 2001 года дала непопулярному президенту возможность начать масштабную приватизацию (в случае Буша — приватизацию безопасности, войны и восстановления), так Тэтчер использовала свою войну для начала первого аукциона приватизации в истории западной демократии. Это была воистину «Корпоративная операция» с далеко идущими историческими последствиями. Успешное использование премьер-министром Фолклендской войны стало первым убедительным примером того, что экономическая программа чикагской школы может осуществляться без военной диктатуры и камер пыток. Тэтчер показала, что при достаточно крупном политическом кризисе шоковую терапию в ограниченном объеме можно проводить и в условиях демократии.
Однако Тэтчер понадобился враг, объединивший страну, чрезвычайные обстоятельства, которые оправдывали ее срочные меры и репрессии, кризис, благодаря которому она выглядела крепким и решительным лидером, а не жестоким угнетателем. Эта война сослужила ей бесценную службу, но Фолклендская война в начале 80-х была уже аномалией, пережитком старинных колониальных конфликтов. Если 80-е годы действительно станут зарей новой эры мира и демократии, как многие уверяли, столкновения подобного типа будут происходить слишком редко и не смогут послужить основой для развертывания глобального политического проекта.
В 1982 году Милтон Фридман написал знаменательные слова, которые лучше всего суммируют принципы доктрины шока: «Только лишь кризис — подлинный или воображаемый — ведет к реальным переменам. Когда такой кризис возникает, действия зависят от идей, которые можно найти вокруг. И в этом заключаются наши главные функции: создавать альтернативы существующей политике, сохранять в этих идеях жизнь, делать их доступными до тех пор, пока политически невозможное не станет политически неизбежным» 33 . Это стало своеобразной мантрой его движения в условиях новой демократической эпохи. Аллан Мельцер развивает эту философию дальше: «Идеи — это альтернативы, которые ждут, чтобы кризис стал катализатором изменений. Модель влияния Фридмана заключалась в том, чтобы сделать эти идеи приемлемыми и достойными применения в тот момент, когда предоставляется такая возможность» 34 .
Фридман подразумевал не военный кризис, но экономический. Он понимал, что в обычных обстоятельствах экономические решения принимают под давлением разнообразных борющихся интересов: рабочие хотят работы и повышения зарплаты, собственники хотят снижения налогов и ослабления регулирующих ограничений, а политики ищут равновесия между этими противоположными силами. Тем не менее если возникает достаточно серьезный кризис — падение стоимости национальной валюты, развал рынка, резкий экономический спад, — то со всем остальным можно не считаться и лидеры могут свободно сделать то, что необходимо (или считается необходимым) в качестве чрезвычайных мер, которых требует критическое положение страны. Таким образом, кризис — это в какой-то мере зона, свободная от демократии, зазор в политике, для своего осуществления обычно требующей согласия,
Идея, что обвал рынка может стать катализатором революционных изменений, имеет долгую историю, причем эта идея была на вооружении левых, особенно русских большевиков. По их теории гиперинфляция, уничтожая стоимость денег, толкает массы на шаг вперед к разрушению капитализма 35 . Это объясняет, почему некоторые сектанты из числа левых постоянно просчитывают условия, при которых капитализм достигнет «кризиса», подобно тому как члены евангелических церквей ищут признаки конца света. В середине 80-х эта коммунистическая идея обрела новую жизнь — ее взяли на вооружение экономисты чикагской школы, которые утверждали, что падение рынка может стать преддверием левой революции, но его можно использовать и для того, чтобы разжечь огонь правой контрреволюции. Эта теория получила название «кризисной гипотезы» 36 .
Фридман интересовался кризисом еще и потому, что стремился извлечь уроки из победы левых после Великой депрессии: после падения рынка Кейнс и его ученики, к голосам которых ранее никто не прислушивался, были наготове со своими идеями «Нового курса». В 70-е и начале 80-х годов Фридман со своими корпративными покровителями пытался осуществить нечто подобное с интеллектуальным багажом, заготовленным на случай катастрофы. Они тщательно создавали «мозговые центры», в том числе в Институте Катона и фонде Heritage, и сделали самое важное дело для распространения идей Фридмана — подготовили серию из 10 радиопередач на PBS (Государственной службе радиовещания) под названием «Свобода выбирать» (Free to Choose), при поддержке крупнейших корпораций мира, включая Getty Oil, Firestone Tire & Rubber Co., PepsiCo, General Motors, Bechtel и General Mills 37 . Теперь Фридман мог быть спокоен: когда разразится очередной кризис, именно его «чикагские мальчики» будут наготове со своими идеями и рецептами лечения.
В тот момент, когда Фридман впервые сформулировал свою теорию кризиса в начале 1980-х, США переживали экономический спад: двойной удар высокой инфляции и безработицы. К тому времени программа чикагской школы, теперь известная под именем «рейганомики», уже покорила Вашингтон. Но даже Рейган не осмелился прибегнуть к опустошительной шоковой терапии, о которой мечтал Фридман и которую он прописал для Чили.
И снова страна, на которой предстояло испытать теорию кризиса Фридмана, нашлась в Латинской Америке. На этот раз дорогу должны были показать не «чикагские мальчики», а новое поколение шоковых докторов, лучше приспособленных к условиям демократической эпохи.
ГЛАВА 7
НОВОЕ ПРИМЕНЕНИЕ ШОКОВОЙ ТЕРАПИИ:
ЭКОНОМИЧЕСКАЯ ВОЙНА ВМЕСТО ДИКТАТУРЫ
Ситуацию в Боливии можно сравнить с положением человека, страдающего раком. Он знает, что ему предстоит крайне опасная и мучительная операция монетарной стабилизации и неизбежный ряд других процедур. Но у него нет выбора.
Разговоры о раке в политическом дискурсе поддерживают фатализм и оправдывают жесткие меры, а также усиливают широко распространенное убеждение о том, что эта болезнь неизбежно приводит к смерти. Идея болезни никогда не бывает невинной. Но можно доказать, что метафора рака сама по себе чревата геноцидом.
В 1985 году Боливия оказалась под действием той демократической волны, которая пронеслась над развивающимися странами. Восемнадцать из двадцати пяти предшествовавших лет боливийцы прожили под гнетом различных диктатур. А теперь страна получила шанс самостоятельно выбрать своего президента на всенародных выборах.