Доктрина шока
Шрифт:
«Именно воплотившийся коммунизм породил массовые репрессии, которые нашли свое высшее выражение в царстве террора, поддерживаемом государством, — пишет Стефан Куртуа, соавтор вызывающей споры "Черной книги коммунизма". — Неужели идеология тут совершенно безгрешна?» 45 Разумеется, это не так. Из этого не следует, что любая форма коммунизма неизбежно влечет за собой геноцид, как радостно провозглашают некоторые, но именно интерпретация коммунистической теории — доктринерская, авторитарная и ненавидящая плюрализм — породила сталинские чистки и лагеря перевоспитания Мао. Авторитарный коммунизм навсегда запятнал себя позором в своих реальных лабораториях — и таковым должен остаться.
Но
Я не утверждаю, что все формы рыночной экономики несут в себе жестокость. Теоретически может существовать рыночная экономика, которая обходится без насилия и не требует подобной идеологической чистоты. Свободный рынок товаров массового потребления может сосуществовать с бесплатной системой здравоохранения, государственными школами, крупными сегментами экономики, например в виде национальной нефтяной компании, находящимися в руках государства. Равно можно требовать, чтобы корпорации достойно оплачивали труд и уважали право работников создавать профсоюзы, а государство взимало налоги и перераспределяло богатства, сглаживая жесткое неравенство, характерное для общества при корпоративизме. Однако рынок нельзя создать на основе фундаментализма.
После Великой депрессии Кейнс предложил именно такую смешанную модель регулируемой экономики, и этот переворот в государственной политике породил «Новый курс» и повлек за собой подобные преобразования по всему миру. Именно против такой системы компромиссов, сдержек и противовесов была направлена контрреволюция Фридмана, которая методично разрушала эту систему в одной стране за другой. И в этом аспекте вариант капитализма от чикагской школы действительно имеет нечто общее с опасными идеологиями: это характерное стремление к недостижимой чистоте, к «чистому листу», с которого можно начать созидание образцового общества.
Это стремление к богоподобной власти над всем творением прекрасно объясняет, почему идеологов свободного рынка так сильно привлекают кризисы и катастрофы. Реальность без апокалиптических событий просто неприемлема для их амбиций. На протяжении 35 лет контрреволюцию Фридмана вдохновляли свобода и возможности, доступные только в периоды катастрофических перемен — когда люди с их неизменными привычками и устойчивыми требованиями отбрасываются в сторону, — в те моменты, когда демократия кажется практически неосуществимой.
Адепты доктрины шока убеждены, что только великие катаклизмы — потоп, война, террористический акт — могут создать широкое и чистое полотно, которое им так необходимо. Именно в такие моменты, когда нам психологически и физически не за что держаться, мы становимся особенно податливыми. И эти художники берут подготовленный материал в свои руки и начинают работу по переделке мира.
ЧАСТЬ ПЕРВАЯ
ДВА ДОКТОР-ШОКА:
ИССЛЕДОВАНИЕ И РАЗВИТИЕ
Мы
Индустриальная революция была началом революции настолько экстремальной и радикальной, насколько такими были самые отчаянные замыслы, воспламенявшие умы фанатиков, но эти проблемы можно было разрешить только при наличии неограниченных материальных благ.
ГЛАВА 1
ЛАБОРАТОРИЯ ПЫТОК:
ЭВЕН КЭМЕРОН, ЦРУ И МАНИАКАЛЬНАЯ ПОПЫТКА НАЧИСТО СТЕРЕТЬ И ПЕРЕКРОИТЬ ЧЕЛОВЕЧЕСКУЮ ПСИХИКУ
Их психика подобна чистому листу, на котором мы можем писать.
Я пришел на скотобойню, чтобы понаблюдать за так называемым электрическим забоем, и увидел, что к вискам свиней прикрепляли металлические зажимы, на которые подавался электроток (125 вольт). Как только зажимы оказывались на их головах, свиньи теряли сознание, цепенели, а через несколько секунд судорожно тряслись так же, как собаки в наших экспериментах. В период потери сознания (эпилептическая кома) мясник наносил удар ножом и выпускал кровь из животных без затруднений.
«Я больше не разговариваю с журналистами», — ответил напряженный голос на другом конце телефонной линии. А затем как бы приоткрылось крохотное окошко: «И чего вы хотите?»
Я понимала, что в моем распоряжении примерно 20 секунд на объяснения, и задача представлялась непростой. Как я объясню, что мне нужно от Гейл Кестнер, как расскажу о том, что привело меня к ней?
Правда показалась бы слишком странной: «Я пишу книгу о шоке. О том, как переживают шок страны — во время войны, террористических актов, переворотов и природных бедствий. И о том, как после этого их заставляют пережить еще один шок — это делают корпорации и политики, использующие страх и замешательство, чтобы осуществить шоковую терапию. А затем людей, которые сопротивляются этой шоковой политике, подвергают в случае необходимости еще одному шоку в третий раз — с помощью полиции, солдат или допросов в тюрьме. И я хочу побеседовать с вами, потому что вы одна из немногих людей, переживших тайные эксперименты ЦРУ с электрошоком и другими "специальными техниками допроса". Кроме того, у меня есть основания предполагать, что методы исследований 1950-х годов в Университете Макгилла, в которых вы были испытуемой, сейчас применяют к узникам Гуантанамо и Абу-Грейб».
Нет, разумеется, я не могла это сказать. Вместо этого я сообщила: «Недавно мне пришлось путешествовать по Ираку, и я пытаюсь понять, какую роль там играют пытки. Мне сказали, что они нужны для получения информации, но я думаю, это не все. Может быть, это связано с попыткой создать образцовую страну, а для этого они хотят опустошить человека, а затем переделать его с нуля?»
Наступила долгая пауза, а затем мне ответил несколько изменившийся голос (все еще напряженный, но... возможно, в нем было облегчение): «Вы точно выразили именно то, что ЦРУ и Эвен Кэмерон делали со мной. Они пытались меня стереть и переделать. Но у них ничего не вышло».