Докучливый собеседник
Шрифт:
Р о б о т. Сам с собой? А я разве не ты? Не часть твоего «я»? Льщу себя надеждой, не самая дурная часть.
П у т е ш е с т в е н н и к. Конструкторы и кибернетики, создавшие тебя, слишком мало были знакомы со мной, чтобы…
Р о б о т Не договаривай. Все понимаю. Действительно, они почти не знали тебя. Но зато я тебя знаю.
П у т е ш е с т в е н н и к. Откуда? Откуда ты можешь меня знать?
Р о б о т Пока я это утаю. Извини. Я не могу с первого 'раза посвятить тебя во все тайны. Надо оставить что-то и про запас.
П у т е ш е с т в е н н и к. (почти равнодушно). Оставляй. Я никогда не был любопытен.
Р о б о т Так ли? А я знаю некоторые факты. Хочешь, я напомню их?
П
Р о б о т Ну, тогда поговорим о чем-нибудь другом, не задевая твоей личности. Хочешь? О чем-нибудь безобидном. Помнишь, как наш космолет после многих лет странствий в космосе сделал посадку на неизвестной планете, позже названной в честь тебя? Это было благородно со стороны всех твоих спутников, которые имели не меньше права оставить свое имя на астрономической карте. Но планета принесла всем неожиданное разочарование. На ней, правда, оказалась жизнь, но жизнь совсем не предусмотренная наукой и разумом. Эта жизнь, как помнишь, оказалась не дискретной [1] . Она не знала никаких форм и была похожа на студень. Оказалось, что на этой планете не было нуклеиновых кислот, без которых мыслима только бесформенная жизнь, – кислот, хранящих в своей «памяти» нечто весьма существенное и передающих его по наследству бесчисленным поколениям. Жизнь на этой планете оказалась без памяти, а следовательно, и без истории… Все участники экспедиции чувствовали себя неловко. А особенно ты. За год или за два до начала экспедиции ты высказал гипотезу, что жизнь не может быть не дискретной… Это, мол, закон. Да, ты немножко поспешил со своими выводами. И, знаешь, твои спутники не без умысла дали твое имя этой планете, не без иронии по отношению к тебе… И к твоей гипотезе.
1
Дискретной – прерывной.
П у т е ш е с т в е н н и к. Замолчи! Ты лжешь. Это было не так!
Р о б о т Уже просишь меня молчать? Не слишком ли скоро? Ну что ж, останься снова наедине со скукой и одиночеством. Я молчу.
Он замолчал.
Молчал и Путешественник. Он лежал в изнеможении. И сердце его билось аритмично, словно он ходил по дну глубокой реки.
Где-то в ночной дали ухал филин и выл голодный волк. Путешественник вышел из жилища. Огромное небо было полно ярких звезд. Это были чужие звезды, далекие от этой планеты и от той, с которой он прилетел сюда.
2
История эта началась давно, но у нее пока еще нет продолжения, и никто не знает, чем она кончится. Казалось бы, людям действительно удалось заглянуть в даль времени, но фильм (если можно сравнить подлинные события с фильмом) оборвался на самом интересном месте, и в зале снова горит будничный свет.
Историей этой интересовались писатели и журналисты. Но жизнь, наверное, сама допишет ее, если сочтет нужным.
Вернемся же к началу ее.
В блокадную зиму 1942 года Арбузов спас рукописи Ветрова, говорят, вынул их из горящей буржуйки у ветровских соседей и при этом даже обжег себе руки. Спас рукописи, а затем их опубликовал, снабдив своим отлично написанным предисловием.
Ведь тогда все считали Ветрова погибшим в боях под Новгородом. И никто не предполагал, что Ветров вернется из небытия сразу же после войны.
Если бы Ветрова не считали погибшим, едва ли удалось бы опубликовать его рукописи. Во-первых, это были незаконченные, наспех набросанные черновики, во-вторых, в них было слишком много спорного, непривычного, стоящего на грани фантастики.
Благодаря Арбузову имя Ветрова стало известным. Но ведь Ветров не просил Арбузова торопиться с публикацией рукописей, с обнародованием гипотез, которые нуждались в проверке.
Прошло несколько лет, и специалисты забыли, при каких обстоятельствах были опубликованы рукописи Ветрова. Ведь Ветров был жив, здоров, невредим. Он ходил по улицам. Присутствовал на заседаниях, как будто ничего и не зная о своей незаслуженной славе.
И вот ученые начали его упрекать, что он поторопился, поспешил.
Мать Ветрова Вера Исаевна приняла эти упреки ближе к сердцу, чем ее сын.
– Гражданин Арбузов, – говорила она, чуточку картавя, – оказал моему сыну медвежью услугу. Но при чем здесь я? Я ведь за всю жизнь не выдвинула ни одной гипотезы. А все смотрят на меня с таким видом, словно не мой сын поторопился, а я сама.
Гипотезы Ветрова были дерзки и парадоксальны. И не только гипотезы, но и факты. Но беда в том, что никто не хотел признать эти факты. Почти никто.
Накануне войны Ветров с тремя помощниками, студентами исторического факультета, производил археологические раскопки недалеко от западной границы. То, что ему удалось произвести ошеломляющее научное открытие, до сих пор подтверждает только единственный уцелевший фотографический снимок, воспроизведенный в его книге, опубликованной Арбузовым. Снимок к тому же далеко не безупречный. Все остальное вместе с палаткой погибло от разрыва фугасной бомбы, сброшенной в ту ночь немецким летчиком. Погибли и три студента. И ни один человек не мог подтвердить, что тогда было сделано необыкновенное археологическое открытие. А ведь от этого открытия могло измениться само существо археологической науки, как если бы эта историческая наука повернула свое острие в противоположном направлении и стала изучать не прошлое, а будущее. Да ведь и книга Ветрова называлась странно: «Будущее человека на основании антропологических и археологических данных».
Название ее придумал Арбузов и сумел даже защитить его от сомневавшегося и несоглашавшегося редактора.
Редактор сомневался долго. Потом перестал сомневаться. И книга вышла в свет. Но потом стали сомневаться читатели. И стали писать письма в издательство. И они были очень удивлены, когда получили ответ от самого автора, про которого было сказано в предисловии, что он погиб, отражая атаку фашистских танков.
Завязался спор между научно-популярным журналом, ставшим на сторону Ветрова, и известным специалистом-морфологом профессором Апугиным, доктором двух или даже трех наук.
Профессор Апугин давно пришел к убеждению, что человек за несколько десятков тысяч лет своего существования анатомически не изменился и не будет меняться в дальнейшем.
Оспаривая гипотезы Ветрова и подвергая сомнению факты, морфолог не забыл упомянуть в своей наделавшей много шума статье и о фотографическом снимке, назвав этот снимок явной подделкой.
В одном довоенном справочнике про Апугина было сказано лестно – крупный авторитет. Но, говорилось дальше, имея много заслуг перед наукой и обществом, од обладает все же одним недостатком – категоричностью.
В сухом академическом справочнике, казалось бы, не должно быть места для субъективных оценок. И это замечание удивляло.
3
В тот памятный и удивительный день помощники Ветрова, студенты исторического факультета, работали вяло. Они устали, выдохлись. Их мучила жара. Давно не было такого знойного лета. Их мучила жажда.
Череп подняли, не подозревая о том, какие последствия повлечет за собой эта находка.
Ветров сразу же прогнал показавшуюся ему нелепой мысль, что череп мог принадлежать неземному существу, прилетевшему из космоса. Так имел право думать писатель или увлекающийся астрофизик, но не трезвый археолог, ищущий в земле следы прошлого. Вероятнее всего, что этот череп принадлежал неизвестной науке ветви вымерших человеческих существ. Но тогда как быть с неандертальцами и их потомками кроманьонцами, нашими предками? Нелепо думать, что почти в ту же эпоху жил человек с таким огромным черепом.