Шрифт:
ГЛАВА ПЕРВАЯ
Дети играли у ручья, текущего по каменному желобу. Среди них был юноша, вероятно, не старше шестнадцати лет, хотя на вид, и ростом, и шириной плеч, да и серьезной задумчивостью в лице, он выглядел намного старше своих лет. Юноша старательно прилаживал игрушечное мельничное колесо. Он воткнул по обе стороны ручья тонкие развилки, положил на них ось колеса и теперь постепенно опускал его, чтобы светлая, летящая по ровному желобу струя задела за легкие деревянные лопасти. Внезапно он отнял
Распрямившись, юноша действительно оказался высоким, широкоплечим, стройным. Он стоял над ручьем, как великан над большой рекой, опираясь ногами на разные берега. И вода, и возня детей, их визг и веселый смех были где-то внизу, и юноша уж не видел ни летящей по желобу воды, ни веселого колесика, ни детских лиц. За близким шумом и смехом он различил вдалеке что-то такое, что заставило его насторожиться и вслушаться. Потом он метнулся к широким воротам, выходящим как раз на проезжую дорогу.
По дороге трусил лопоухий ослик. На нем сидел не старый еще, но, как видно, рано отяжелевший, рыхлый мужчина. Он был бледен той болезненной бледностью, которая появляется, если человек мало двигается, мало видит солнца и свежего воздуха.
Ослика вела совсем еще юная девушка. Едва ли ей исполнилось пятнадцать лет. Одной рукой красавица держала уздечку, а другой помахивала прутиком.
Эту-то живописную группу и увидел юноша, выбежав за ворота. Юноша вытер о штаны мокрые руки, но потом застеснялся и остановился у обочины. Между тем девушка обрадованно улыбнулась ему и остановила ослика.
– Уходишь? Павлиа, Цаго, подождите меня, я сейчас! – и, не дожидаясь ответа, метнулся к домику в глубине двора.
– Хорошо, если бы и Ваче шел с нами, – вздохнула Цаго.
– Да, это было бы хорошо. Трудно мне будет без него чертить карты, согласился Павлиа.
Прибежал запыхавшийся Ваче. Он отдал девушке нечто завернутое в шелк и, глядя в землю, сказал:
– Это тебе. Все-таки я успел…
Цаго развернула шелк и вскрикнула с удивлением и радостью:
– Да это книга Торели!
Быстро начала листать, особенно вглядываясь в отдельные страницы. Да, это была книга прославленного поэта Торели. Но не простая книга – каждую страницу ее любовно разрисовал Ваче, тот, что стоит теперь и боится поднять глаза. Девушка быстро закрыла книгу, притянула к себе голову юноши, поцеловала его в щеку, хлестнула прутом осла и, не поворачиваясь, пошла по дороге.
Юноша пошатнулся и, боясь упасть, оперся на изгородь, присел на камень. Тыльной стороной ладони он хотел стереть ожог со щеки, но щека горела все сильнее. Снизу, от сердца, гулко било в виски. В глазах потемнело. Земля поплыла, поплыла куда-то, не позволяя на нее опереться. Огнем и ознобом отозвалась в крови первая (не последняя ли?) невольная, невинная ласка любимой Цаго.
Между тем подошли,
– Слышал, Ваче, говорят, судьба трона уже решена?
– Говорят, воцаряется Русудан.
– Нас не спрашивают, так нам-то что, не так ли, Ваче?
– Как это – нам-то что! Посадить на трон женщину и не спросить у нас! А какой от женщины прок? Разве может она стать во главе наших войск?
– Да, не будет у нас ни славы, ни добычи.
Все это были ровесники Ваче. Над губой каждого обозначалось уже черное полукружие будущих усов. А ведь сердце редкого юноши не тянется к мечу и славе.
– И Тамар ведь была женщиной. Но грузинская сабля при ней не знала ножен.
– Тамар – совсем другое. Ни в какие века не быть второй Тамар. Да что с ним говорить, его, видно, не волнует судьба нашей страны.
Немного отойдя, друзья опять обратились к нему:
– И на борьбу не пойдешь, Ваче?
Ваче встал, повернулся спиной к ребятам, вышел на скальный выступ. Внизу, вдоль ущелья, вдоль извилистой ленты реки вилась дорога, уводящая к столице Грузинского царства. По этой дороге уходили путники: Цаго и Павлиа на осле. Дорога кружится, она словно возвращается на то же место, но с каждым завитком все дальше путники.
И мысли у Ваче тоже как этот путь, они уходят далеко, потом возвращаются все на то же место, возвращаются к Цаго, а она с каждым кругом все дальше, дальше и дальше.
Рано осиротевший Ваче почти все свое время проводил в доме Цаго. Отец ее был ратник, ставший азнаури. Как всякий приближенный ко двору человек, он имел усадьбу около летней резиденции царей в Ахалдабе.
Видно, кто-то позавидовал его удачам. На праздничном турнире рыцарь упал с лошади, зацепившись ногой за стремя, и разгоряченная лошадь поволокла…
На вдову с тремя детьми на руках со всех сторон насели заимодавцы. Она распродала все имущество, оставив только дом в Ахалдабе с небольшим фруктовым садом и кусочком пашни. Хорошо еще, что старший сын был в поре возмужания и скоро сделался опорой бедной матери.
Дело в том, что Мамука при жизни отца успел научиться златокузнечеству, больше того, проявил удивительные способности в этом замечательном ремесле, и теперь в самой столице его считали не просто мастером, но как бы художником, сумевшим старинное ремесло превратить в искусство, изумляющее людей.
К нему-то, знаменитому златокузнецу Мамуке, и отправились теперь младшие брат и сестра, наши знакомые Павлиа и Цаго.
У Павлиа в двухлетнем возрасте отнялись обе ноги. С тех пор все его зовут Павлиа-безногий, но в этом прозвище не слышится ничего обидного. Обреченный только сидеть или лежать, несчастный мальчик скоро свыкся со своей бедой. Энергия, которая, вероятно, уходила бы на детские забавы, на мальчишеские подвижные игры, нашла иной выход. Павлиа пристрастился к учению и книге.