Долгая ночь
Шрифт:
– Эмили? О, – нет, я не верю…
– Она это сделала, мама, она, – настаивала я, колотя в отчаянии по коленям. Я так колотила себя, что выражение недоверия на лице мамы сменило выражение шока, затем она глубоко вздохнула, прижала руки к груди и покачала головой.
– Зачем Эмили делать такие вещи?
– Потому что она – страшный человек, и еще – завистливый. Она хочет иметь друзей. Она хочет…
Я замолчала, чтобы не сказать лишнего. Мама уставилась на меня на мгновение, а затем рассмеялась.
– Произошло какое-то недоразумение, какое-то трагическое стечение обстоятельств, – решила мама. –
– Мама, она думает, что делает добро, но так или иначе все, что она делает, приносит мне только вред. Она думает, что права. Иди и спроси у нее. Давай! – взвизгнула я.
– Ну, Лилиан, не надо так кричать. Если Капитан вернется и услышит тебя…
– Посмотри на меня! Посмотри на мои волосы! – И я оттянула руками грубо обстриженные пряди волос, пока мне не стало больно. Выражение лица у мамы потеплело.
– Мне жаль твои волосы, дорогая, честное слово. Но, – сказала она, продолжая улыбаться, – будешь носить красивый капор, и я дам тебе один из свои шелковых шарфов и…
– Мама, я не могу ходить весь день с шарфом на голове, особенно в школе. Учительница не позволит этого и…
– Конечно, сможешь, дорогая. Мисс Уолкер поймет, я уверена. – Она снова улыбнулась и принюхалась. – Я ничего не чувствую. Лоуэла хорошо выполнила свою работу. Нет худа без добра.
– Нет худа без добра? – Я прижала ладони к своим остриженным волосам. – Да как ты можешь так говорить? Посмотри на меня. Ты помнишь, какие красивые волосы у меня были, как ты любила их расчесывать!
– Все будет хорошо, дорогая, – повторила мама. – Я присмотрю для тебя один из свои шарфиков. А теперь просто отдохни, – сказала она и повернулась, чтобы уйти.
– Мама! Неужели ты ничего не скажешь Эмили? Неужели ты не расскажешь папе о том, что она сделала? – спросила я со слезами в голосе. Почему мама не хочет понять, как это все ужасно? А что, если все это случилось бы с ней? Она ведь так же гордится своими волосами, как и я. Разве не она могла часами расчесывать их, и разве не она говорила, что мне необходимо заботиться о своих волосах и питать их. Ее волосы были как золотая пряжа, а мои теперь выглядели как стебли срезанных цветов, неровные и жесткие.
– Лилиан, ну зачем продолжать эти страдания и заставлять страдать всех в доме? Что сделано, то сделано. Уверяю тебя, это просто несчастный случай. Все уже прошло.
– Это не несчастный случай. Во всем виновата Эмили! Я ее ненавижу, мама! Я ненавижу ее! – Я покраснела от гнева. Мама посмотрела на меня и покачала головой.
– Ты вовсе не ненавидишь ее. В нашем доме не могут жить люди, ненавидящие друг друга. Капитан просто не потерпел бы этого, – сказала мама, как-будто сочиняла один из своих любовных романов и, если нужно было, могла просто переписать или вычеркнуть из содержания неприятные и печальные события. – А теперь давай я расскажу тебе о вечеринке.
Я опустила голову, как белый флаг поражения, а в это время мама, как ни в чем ни бывало, начала пересказывать мне какие-то пикантные новости и сплетни, которыми она и ее гости кормили друг друга на протяжении дня. Ее слова влетали в одно ухо и вылетали из другого, но
Я глубоко вздохнула и перевернулась. Я не могла не спросить себя, тронуло ли происшедшее маму больше, если бы она была моей настоящей матерью, а не тетей? Внезапно, впервые я почувствовала себя сиротой. Мне стало еще хуже, я получила горький урок правды. И я плакала долго, пока не устала. Потом, вспомнив бедняжку Евгению, которая была в неведении, я поднялась, как сомнамбула и одела халат. Все мои движения были машинальными. Каждый раз, проходя мимо зеркала, я старалась не смотреть на себя. Я одела свои маленькие кружевные шлепанцы и, медленно выйдя из комнаты, спустилась к Евгении.
Как только она увидела меня, сразу же начала плакать. Я бросилась в ее объятия и разрыдалась на ее маленьком плечике; затем рассказала ей об этом ужасном событии. Евгения слушала, широко открыв глаза, с трудом веря в происшедшее. Но ей приходилось верить в это всякий раз, видя мои стриженые волосы.
– Я не пойду в школу, – поклялась я. – Я не выйду из дома, пока не отрастут волосы.
– Но, Лилиан, это займет много времени. Ты не можешь пропустить столько занятий.
– Да я умру от стыда, когда ребята в школе увидят меня такой, – я перевела взгляд на одеяло, – особенно, если Нильс увидит.
– Ты сделаешь то, что тебе сказала мама. Будешь носить капор.
– Они будут смеяться надо мной. Уж Эмили об этом позаботится, – проговорила я. Лицо Евгении опечалилось. Казалось, она тает от каждого грустного события. Я чувствовала себя ужасно, потому что была не в состоянии подбодрить ее или смягчить боль. Никакие развлечения или шутки, смех не могли облегчить мои страдания и забыть случившееся.
В дверь постучали и, повернувшись, мы увидели Генри.
– Здравствуйте, мисс Лилиан и мисс Евгения. Я зашел просто сообщить вам… ну, сообщаю вам, что ваше инвалидное кресло нужно еще пару дней проветривать, мисс Евгения. Я помыл его на сколько это было возможно, и как только запах окончательно исчезнет, я принесу назад.
– Спасибо, Генри, – сказала Евгения.
– Будь я проклят, если я знаю, как оно попало в мастерскую, – сказал Генри.
– Мы знаем, как, Генри, – сказала я ему. Он кивнул.
– Я нашел неподалеку одну из моих ловушек на кроликов, – сказал он. Генри покачал головой. – Странно, очень странно!
– Куда ты? – спросила Евгения, когда я встала с ее кровати, уставшая и безразличная ко всему.
– Назад, наверх, лягу спать. Я устала.
– Ты придешь после обеда?
– Я постараюсь, – сказала я.
Я ненавидела себя такую, жалкую, особенно перед Евгенией, которая заслуживает жалости к себе, как никто другой, уж я то знала, но… Но мои волосы были такие красивые! Их длина, блеск, мягкость и богатство цвета делали меня взрослее и более женственной. Я знала, как мальчишки смотрели на меня. Теперь никто не обратит внимания на меня, разве что только посмеются над маленькой идиоткой, обрызганной скунсом.
В конце дня Тотти зашла ко мне, чтобы сообщить, что пришел Нильс и спрашивал обо мне и Евгении.