Долги отдающий
Шрифт:
— Свари кофе.
На тостере разогрел бутерброды с сыром, аджикой, позвал ребят: перекусите, мол, пока не остыло. Поинтересовался, много ли работы. Оказалось, порядочно. Завтра с утра меня ждет «Волжанка», из блондинки хочет стать брюнеткой.
— Побитая?
— Да нет, как новенькая.
Я вышел из кухни, подошел к машине. Игрушка. Поднял капот. Все верно. Как же я, дурак, раньше не мог догадаться?
На двигателе свежий срез — номер перебит.
Я тут же поехал к Падунцу объясняться. Дверь открыла кошка Зоя, по всей вероятности,
— Костя? Заходи, я только-только чай заварила. Федор Савельевич с минуты на минуту подойдет, так что подождешь его. Хочешь перед чаем немного коньяка?
Что-то она слишком словоохотлива со мной сегодня и добра. Обычно мы в разговоры друг с другом не вступаем, лишь обмениваемся лучезарными змеиными взглядами.
— Спасибо, я решил завязать.
— Жаль, жаль.
Она усаживается напротив меня, и халатик при этом так топорщится и расходится, что и спину разглядеть можно. Впрочем, у Зои все одинаково — что спина, что грудь.
— Жаль не потому, что ты пить бросаешь, просто хотела пооткровенничать с тобой, а на сухую беседа не завяжется.
— А вдруг? — говорю я. — Бывают темы, объединяющие и врагов.
— Вот-вот, врагов. Почему ты меня ненавидишь, Кузнецов?
— Это громко сказано. Я не питаю ненависти ни к кому на всем белом свете.
— Ты всего-навсего терпеть меня не можешь, да?
— Все не так, — елейно улыбаюсь я. — У меня испорченные гастрономические вкусы. Я, к примеру, не ем ананасы, просто не ем, безразличен к ним, понимаешь?
— Я не предлагаю, чтоб ты меня съел, хотя… — еле уловимое движение, пола халатика вообще сползла с ноги. — Хотя, может быть, и не отказалась бы. Но мы делаем одно дело, и оно требует нашей солидарности…
— Постой-постой, — перебил я. — Какое одно дело?
— Я вместе с Падунцом являюсь владелицей автомастерской, следовательно, могу как-то влиять…
Я откровенно зевнул:
— Ночь рыбалил, не выспался, так что прости. Оставим этот серьезный разговор до лучших времен. Федора Савельевича я, видно, не дождусь?
— Некоторые производственные вопросы могу решить и я. — Это уже сказано сухо, официально. Ножка исчезла под халатом, ворот его запахнут теперь до горла.
Это вряд ли, думаю я. Но в целом Зоя права, не надо так явно окрысиваться. Все-таки «шефиня», а с начальством портить отношения последнее дело.
— У меня такое чувство, что мы все же найдем общий язык и смиримся, говорю я, вставая из-за стола. Улыбка моя при этом, наверное, так лучезарна, что женщина клюет на нее как на удочку:
— А может, и сдружимся.
Чувствую, что опять сейчас начнется стриптиз, и быстренько ретируюсь. Конечно, жаль, что не довелось встретиться с Федором Савельевичем. Но так или иначе, завтра к нему на работу я уже не выхожу. Это
Полупустой трамвай везет меня до площади, теперь надо пересечь ее, пройти небольшой сквер — и я дома: от сквера до подъезда метров триста.
Но в самом начале этой трехсотметровки — толпа людей, окружившая легковушку. Определить нетрудно: «японец», такого же цвета и марки, как у Падунца. Но мало ли их, схожих… К толпе приближается синий проблесковый маячок милицейской колымаги. Видно, серьезная авария, такую машину жалко разбивать.
Профессиональное любопытство заставляет меня подойти ближе.
"Японец" целехонек, ни одной царапины. Рядом с открытой дверцей лежит на асфальте лицом к небу человек. В центре лба — темная дыра. В свете фар блестит еще не засохшая кровь.
Я отдаю себе отчет, что с Федором Савельевичем не поговорю теперь ни завтра, ни вообще когда-нибудь. С асфальта Падунец больше не встанет.
Больше никогда в жизни я не поговорю и с бабой Варей.
Я сижу за тем самым столом, где мы недавно ели ее пирог, и слушаю вопросы капитана Кукушкина: "Где был накануне? Когда вернулся? Когда последний раз видел соседку?.."
Подробности ее смерти мне уже известны, от него же. Сильный удар в висок — много ли надо старой женщине?! Ударил так бабу Варю Падунец. Соседка, которая живет этажом ниже, видела, как он выбежал из комнаты с темной коробкой в руках и помчался вниз. Соседка стояла возле мусоросборника. Естественно, проявила любопытство. Но разве ночью много увидишь? Вспышка огонька, хлопок выстрела — да, а кто стрелял, куда стрелявший делся, этого она не знает. Потом соседка поднялась к бабе Варе, застала ту на полу, позвонила в милицию.
— Свидетели говорят, что ты был с ней дружен, это так? — спрашивает капитан.
Конечно, так. Сейчас мне кажется, что я второй раз потерял свою родную бабушку.
— И с Падунцом, значит, ты тоже знаком? При каких обстоятельствах познакомились?
— Вместе лежали в больнице, он пригласил в свою контору на работу.
— Ты знал, что он был судим? За разбой, кстати, сидел.
— В общих чертах. Он только упоминал, что по молодости на лесоповале был, в зоне.
— Вспомни, Кузнецов, Падунец тебя когда-нибудь расспрашивал о Варваре Карповне Кривцовой?
Я делаю вид, что вспоминаю. Кукушкин, видно, хочет мне в этом помочь.
— Может, ты когда-то проговорился, что живет с тобой богатая соседка, что есть у нее шкатулка с дорогими ювелирными изделиями?
— Какая богатая? — возражаю я. — У нее на хлеб и на молоко денег не хватало. Я ей часто и муку приносил, и гречку.
Капитан делает какие-то пометки в блокноте.
— А шкатулку у нее ты видел? Темную большую шкатулку…
— Видел. Шкатулка сама по себе интересная, трофейная. Муж бабы Вари из Германии ее привез. Там потайная кнопочка есть, без нее шкатулку не откроешь.