Долгие слезы. Дмитрий Грозные Очи

Косенкин Андрей Андреевич

Два последних года вместили столько, сколько было бы не под силу выдержать ни одному человеку. Видно, в том и была ему Божья помощь. Да и то, на что уж был велик Михаил Ярославич, но и он в последних-то битвах, казалось, ждал не победы, а смерти. Но стрелы миновали его стороной, копья, пущенные верной рукой, не достигали цели, мечи ломались о железные латы, и ужасом веяло на врагов, когда на огромном, звероподобном коне, как ангельские крыла разметав багряную плащаницу, он врезался в их гущу.

Но странно, чем блистательней были его победы, тем очевидней открывалась неизбежная, жуткая суть: великий

князь Михаил Ярославич был обречен.

Велик Господь, но не дремлет и враг человечий.

Черным предвестным знаком стал для Михаила последний поход на Новгород, когда, дойдя до Устьян, новгородского пригорода, он вдруг занедужил, да так тяжело, что велел повернуть с пути. Спеша скорее вернуться назад, войско его заблудилось среди лесов и болотин, бесславно пало от стужи, голода и внезапной лихой болезни. Не многие из той рати вновь увидели Тверь. То была единственная военная неудача Тверского; и в ней поражение он потерпел не от людей, но от сил, неподвластных людям.

Тут и явился, томный от царской ласки, великий князь Юрий. Именно так отныне велено было величать его на Руси. Наконец-то вожделенный ярлык с алой ханской тамгой покоился в Юрьевом сундуке. Да что ярлык! Не только великим князем, но царским зятем вернулся Юрий на Русь! Любимую сестру Кончаку отдал за Юрия хан. Случалось, женились на ордынках иные. Случалось, по любви и с охотой выходили татарки за русских. Помнилось, князь Федор Черный женился аж на Ногаевой дочке. Но никогда допрежь не мяли русские жен из самого царского дома! Больно уж милостив оказался Узбек к московскому князю, сестру не пожалел отдать за неверного, знать, богатый выкуп посулил ему Юрий. Или не стоит Русь ханской сестры?..

Рязань, Владимир, Ярославль, Кострома… Щедрым вено стелились земли и города под сапожки юной ордынки. Однако, кутаясь в Соболя, морщилась недовольно царевна — торопила с обещанным. В первую брачную ночь пообещал Юрий положить к ногам ее Тверь, стольный город неуступчивого, непокорливого татарам русского князя. Хотя чего было морщиться, чего торопить, он и сам-то больше всего на свете хотел поквитаться с Тверским за все прежние унижения. Только страх-то был в нем сильнее хотения.

Несмотря на отменное войско, которое шло с Юрием из Сарая под началом ханского посла Кавгадыя, несмотря на московскую рать, встретившую Юрия в Костроме, Юрий не двинулся на Тверь до тех пор, покуда под страхом татарского наказания не собрал полки почти со всей Низовской земли. Впрочем, был на то и негласный Узбеков указ.

— Если им того хочется, пусть русские уничтожают друг друга сами. Татары им в том лишь пособники… — Так, улыбаясь ласково, говорил хан Узбек.

Кстати, спасая отчину, Михаил Ярославич готов был исполнить неверную, капризную волю хана. Через послов он сам отказался от великокняжеского достоинства и просил о мире племянника. Черта ли ему было в мире, если истинный русский князь оставался жив? Юрий убил послов… С той силой, что он собрал ханским именем, Юрий заранее кичился победой. Да и трудно было представить иное.

В декабре одна тысяча триста семнадцатого года, на праведницу Анну, егда была зачата Пресвятая Богородица, спаянное бесовской силой несметное войско подступило к Твери.

И было Бортеневское побоище, равного которому не помнили со времен Калки и Сити. Только в отличие от предыдущих, у Бортенева русские впервые по-настоящему били хваленых татар. Впрочем, к сожалению, били и русских, пришедших с теми татарами.

И опять безоглядно, десятками укладывая врагов, в самой гуще кровавой сечи бился Михаил Ярославич; и опять, как когда-то, звал он сразиться племянника. Отнюдь не победный — отчаявшийся, усталый голос летел над заснеженным, красным от крови полем: «Юрий! Юрий, блядин сын, головы моей ищешь? Вот моя голова! Где ж ты, Юрий?»

Но напрасно бился к нему Михаил, напрасно звал — не откликался Юрий. Вдруг увидев, как под ударами тверичей, смешавшись в едином страхе, бегут его и Кавгадыевы воины, бросив стяги, казну и даже молодую жену, в который раз ушел от Тверского Юрий, ведомо кем спасаемый…

Взятый в плен Кавгадый льстиво каялся, божился Аллахом, что, мол, не было ему ханского слова идти на Тверь, то, мол, Юрий его смутил и попутал, а Тверской, мол, как был у хана в чести, так и есть, а коли и была на него хула, так теперь он развеет ее перед ханом, потому как отныне он, Кавгадый, кунак Тверскому и друг, а разве есть на свете иное, что вернее татарской дружбы?..

Разумеется, не верил ему Михаил. Но опять остался великодушен: с миром отпустил Кавгадыя и его татар, оставшихся живыми у Бортенева. Хотя вся тверская земля вопила о мести…

А вот новокрещеную княгиню Агафью, позорно брошенную супругом, не отпустил — живым залогом оставил до времени у себя. Однако людской ли, Господней ли волей, но вскоре Кончака-Агафья вдруг умерла в Твери. Сама ли она умерла от горячки, действительно ли отравил ее Михаил, как кричал о том Юрий, бог весть. Но коли и взял тот грех на себя Михаил, то не со зла, не по злобе: или не стоит Русь жизни татарской царевны? Ведь не ради Юрьевых петушиных глаз хан отдал за него сестру…

Нет, не мог Узбек простить Михаилу ни Бортенева, ни Кончаки, ни просто того, что слишком умен был и крепок духом Тверской. Давно уж свет застил бельмом на раскосом ордынском глазу великий князь Владимирский и Тверской и Всея Руси, как первым изо всех русских князей начали его величать, царь русский, как тогда уже называли его и в Царьграде, и в Авиньоне у Папы, и у немцев, и у ляхов, и у литвинов, Михаил Ярославич. Слишком много воли забрал. Мало, что взял в обычай утаивать дань от Орды, ныне и вовсе на самих на татар поднял руку…

Нет, не мог простить его хан. Так что и Михаил Ярославич, и все округ него знали: не на суд идет он в Орду — на казнь.

Однако и не идти он не мог. Прежде всего потому, что понимал: хан только и ждет, чтобы он ослушался, тогда бы Узбек сам явился за ним. Многим в Сарае грезилось снова огнем и мечом, как встарь, пройтись до Руси, ибо начали русские перед татарами страх терять. То-то славно им было после Баты. Всяк нищий поганый на Руси себя ханом чувствовал. До чего доходило: безоружный татарин мог велеть русскому мужику ждать, не сходя, на том месте, где он его застал, покуда он не вернется с саблей, чтоб снести ему голову с плеч. И ведь ждали, так велик и безмерен был ужас перед татарами. И то: умели они страху нагнать! Чуть не сто лет после прихода Баты стояла пуста цветущая дотоле земля!