Шрифт:
Алексей Никитин
ДОЛГИЙ ДОЖДЬ В ЩУРАХ
С рассветом дважды прохрипел петух и смолк в старческой задумчивости. Звякнул цепью и загремел пустой миской Жук. Кошка, спавшая рядом с Лизой, не спеша потянулась, соскочила с лежанки, и села у входной двери. Пора было вставать и Лизе. Она почти не спала ночью, а когда наконец задремала, увидела Илью. Он стоял у вишни, что посадил за огородом отец, когда у Шурки и Ильи родилась дочь. Стремительно сгущались летние сумерки. Пахло дымом.
– Не ходи в Киев, Ильку, - еще раз попросила Лиза.
– Оставайся у нас.
– Счастливо, сестричка.
– Лиза уже не видела его лица и улыбку угадала по голосу.
– Увидимся.
Зашуршала трава, и силуэт Ильи растворился в темноте. За речкой
– Не ходи в Киев, Ильку, - повторила Лиза.
Она разожгла плиту, накормила кур и кабанчика, вылила старый борщ Жуку. День начинался знойный и душный. Трава на дворе стояла сухая, безросая. Лязгнула клямка на дверях у Дуньки Дрючихи. По старой привычке Лиза ушла со двора в дом, чтоб не попадаться соседке на глаза. В комнате спал Витька. Лиза не знала, не считала никогда, сколько детей выросло в ее хате. После войны жила у нее Оксанка, Шуркина дочь, потом двоюродные племяшки Цыганенки. И совсем чужие прибивались. Отца Витьки, спавшего у нее сейчас, тоже Витьку, она чуть не силой забрала у матери, Катьки. А какими подругами до войны были. Катька с мужем пила последние годы так, что в хате было пусто. Ничего не было, только прусаки голодные из щелей сыпались.
– Отдай сына, - явилась к ней как-то Катька, - отдай. Ты кто? А я мать ему.
– Уйди. Он сам вернется, как ты пить перестанешь.
Потом Катька с мужем сгорели. Вместе с хатой. Так и остался Витька у Лизы. Вырос, армию отслужил. Уехал в Киев. Потом другие дети жили у нее. Потом уже и их дети... Лиза поджарила Витьке яичницу, налила стакан молока и оставила на столе. Сама пошла на огород. На дворе рядом с погребом лежала одна из ее кур. У курицы была свернута шея.
– Я им всем головы поскручиваю, - раздался из-за забора голос соседки.
– Будуть ко мне во двор лезть, - буду головы скручивать. Чуешь меня!? визжала Дрючиха.
Вот клятая баба, - подумала Лиза, но даже отвечать Дуньке не стала. Не в курице было дело. Дрюки всегда жили уверенно. При всех властях. Знали, что все им должны, просто потому, что они, Дрюки, есть. Не сомневались в этом и брали все, что считали своим. Сами становились властью. Лизе было десять лет, когда Дрюки забрали у них новую хату. Забирали под сельраду, а поселились в ней сами. Сколько лет уже, война прошла, колхоза нет больше, а Дунька так и живет в их хате. Что ей сделается? И при немцах Дрюков боялись и после. Сын Дуньки, Петро, в Фастове, в районе, в милиции начальником. Сейчас и Федька, Петров сын, законы охраняет. Они же удавятся, а хату не вернут. Правда, хата та не нужна уже Лизе. В старой доживет, не много ей осталось. Но Дрючиха, как всегда бывает с людьми, принесшими ближнему зло, ненавидит Лизу за то, что сделала ей сама, потому и душит ее кур, подсыпает в миску Жуку толченое стекло, выбрасывает в огород собранных на своей картошке колорадских жуков. Из курицы решила Лиза сварить на вечер Витьке суп. Может, лучше было к обеду, но что-то немоглось ей. То ли ночь без сна давала себя знать, то ли погода - небо затягивалось молочной дымкой, было душно, давило. Взяв сапку и ведро, Лиза опять пошла на огород. То, что раньше делала она за день, за два, теперь отнимало у нее неделю.
Время идет быстрее. Дни проходят, не успев начаться, - в этом была она уверена потому, что медленней делать работу, к ритму которой привыкла за многие годы, Лиза просто не могла. Она работала так же, как и раньше, не поднимая головы, не разгибаясь, двигалась вдоль грядок, переходя с одной на другую. Так дошла она до конца огорода. Там был пень, оставшийся от старой вишни. Вишню срубили Дрюки лет десять назад. Она своей тенью нашу картоплю закрыла, - от и все объяснения. Срубили и убирать не стали. Так и пролежал сухой ствол с ветками год, до следующей весны, пока не приехал из Киева старший Витька. Он распилил сухую вишню и вынес с огорода. Около пенька Лиза присела. Огород стоял ухоженный, аккуратный. На чистых грядках светло зеленели хвосты морковки, тянулись вверх стрелки молодого лука. Ровными
– Лизка, - тихо позвал Илья, - ты есть?
Лиза быстро открыла дверь:
– Илько? Откуда ты? Один?
– Один.
Не зажигая света, Лиза провела его в комнату.
– Сейчас, - заторопилась она, - у меня картошка есть и сало осталось.
– Ты рассказывай, Шурка где с дочкой. Батько?
– Уехали. Успели в последнюю неделю.
– Как уехали?
– не поняла Лиза.
– Куда?
– Вроде на Урал. Не знаю. Меня призвали раньше. Шура записку моей матери оставила. Путаную. Ничего не понятно, кроме того, что уехали.
– А ты откуда?
– Лиза видела только темный силуэт Ильи против окна. Он сидел, устало свесив голову, и его худые плечи, словно сложенные крылья большой птицы, поднимались над головой.
– Не знаю.
– Как не знаешь?
– Нас под Гречаным высадили из поезда. Сказали окапываться. Немцев под Гречаным ждали. На другой день команда: всем садиться в поезд. Немцы вроде нас давно обошли и ушли на восток. Погрузились, только поехали - налет. Мы из вагонов высыпали, прячемся кто куда, вагоны горят, паровоз взорвался. И тут - танки немецкие.
– Когда ж это было?
– Не считал. Дней пять, наверное. Тут давно немцы?
– Неделю.
– Где-то так и было.
– Так ты неделю шел сюда?
– Пока сообразил, куда идти... Ночами шел.
– Ох, Ильку, - заплакала вдруг Лиза, - ешь скорей. Хорошо, что пришел. Останешься тут.
– Мне в Киев надо, Лиза. День пересплю, переоденусь и пойду вечером.
– Как в Киев!?
– не поверила Лиза.
– Ты уйдешь?
– Нельзя мне с тобой оставаться. Тут каждый человек на виду. Меня с моей жидовской мордой сразу заметят.
– А там? Думаешь, там лучше? Люди говорят, немцы в Киеве евреев убивают.
– Я в городе каждый двор знаю. И друзей много. Помогут.
– Не ходи в Киев, Ильку! Ильку, - Лиза тронула его за руку. Илья уже спал, так и не доев холодную картошку.
Он спал почти до вечера, отсыпаясь за всю прошедшую неделю. Лиза нашла для него старую одежду отца, собрала еду в дорогу. Потом вышла на улицу - в деревне было тихо. К немцам люди еще не привыкли, отсиживались по домам. Она вернулась в хату и подошла к кровати, на которую ночью перетащила Илью. Он лежал, подогнув ноги, давно не бритый, длинный и худой. В темной его шевелюре у висков Лиза заметила едва пробивающуюся седину.
– Ох, Ильку, - Лиза едва сдерживала слезы. Надо же было ей полюбить мужа своей младшей сестры.
Шурка давно уехала в Киев и там нашла себе Илью. А за кого могла выйти Лиза здесь, в Щурах, после того, как ее отца за новую хату и велосипед записали в куркули? Отняли все, но хоть не сослали. Соседи кривились: Шурка за жида в Киеве вышла. А Лиза, когда первый раз его увидела, не знала что с собой делать. Высокий, добрый, и глаза смеялись, и сам улыбался. Уже после войны узнала Лиза, что в Киев Илья не пришел. Может, пришел, но до дома не добрался. Шурке дали справку о том, что Гольдинов Илья пропал без вести у села Гречаное. Лиза видела его последней. Даже не его, а только темный силуэт под сумеречным вечерним небом. Ветер, свежий и сильный, налетел, разгоняя тяжкую духоту, зашелестел травой. Илья подошел незаметно и какое-то время молча стоял рядом с ней. Потом погладил рукой сухой вишневый пень: