Долгий путь к себе
Шрифт:
— Что за пальба, хлопцы?
— У нас стреляют! Коня бы мне! Да хоть саблю какую.
— Галю! Оксана! Девки! — на улицу высыпали полуодетые дочери Черешни, все семеро. — Будите соседей. На Суботов напали. Седлайте моих коней, хлопцы.
Когда отряд прискакал на хутор, там уже все было тихо. Казаков встретил на крыльце сам Хмельницкий.
— Спасибо, соседи, что не оставили в беде.
— Да ты как будто и сам управился! — сказал Остап Черешня. — Уж не татары ли набегали?
— Пан подстароста с пьяных глаз. — Увидал Тимоша среди казаков: —
— Чего он хочет от тебя, Богдан?
— Пан Чаплинский-то? Хутор мой ему нравится. Хочет меня из дому выставить… Так-то, казаки. Уж такая теперь у нас жизнь. Приглянется поляку дом украинца, так того украинца — взашей… Езжайте, казаки, по хатам, солнышко взошло. Днем разбойники спят.
Рядом с отцом Тимош увидал татарчонка Ису с ружьем в руках. Понравился ему вдруг татарчонок.
В полдень Богдан Хмельницкий приехал в чигиринскую канцелярию. Предъявил грамоту на владение хутором Суботовом.
Канцелярист взял грамоту, прочитал и передал писарю:
— Перепиши грамоту в книгу. А ты, пан сотник, зайди через час. Все будет сделано.
И умен был чигиринский сотник, и хитер, недаром войсковым генеральным писарем его избирали, а тут не угадал, не почуял подвоха.
Вышел из канцелярии, сел на коня, раздумывая, где переждать час времени. Окликнули. С горящей бумагой в руке, держа бумагу вниз, чтоб горела лучше, облокотясь на косяк двери плечом, стоял пан Чаплинский.
Пока догадка подпаливала отупевший мозг пана сотника, грамота в руках подстаросты успела сгореть. Пан Чаплинский бросил черный скрюченный свиток на крыльцо, подождал, пока дотлеет, наступил на пепел ногой, растер и остаток смахнул с крыльца носком сапога.
— Лови свой привилей, пан Хмельницкий! И убирайся прочь с хутора. Эти земли пожалованы мне.
Хмельницкий шлепнул тихонько коня по шее.
— Я еду к судье, пан Чаплинский.
Подстароста заметил вдруг, что обе свои руки на пистолетах держит. Тихонько вздохнул, глядя в спину Хмельницкому.
— Вина! Всех пою! Мой враг сломлен.
Тимош обучал Ису игре в «хвыль». Сдавали по семь карт на пятерых. Чтоб игра получилась, пришлось принять дивчинок: Степаниду, Катьку и шестилетнего Юрка. Козырная дама и была «хвылью», высшей картой. Владелец «хвыли» брал «хлюст» — масть — и щелкал трех игроков «хлюстом» по носам, четвертого не трогал. Это его «подручный». Из карт подручного и своих он выбирал четыре козыря и начинал игру против «битых» которые тоже составляли общую четверку.
Первый ход был обязательно с «хвыли», и, если хвыленщик набирал три взятки, он и стегал каждого из противников по разу, если проигрывал, били его и подручного но уже по два раза.
Тимошу везло. В подручные себе он выбирал всякий раз маленького Юрка, который в игре не смыслил, но козырной туз с ним не расставался.
— Я не буду так! — горько заплакала Катька, она была старше Юрка всего
— Терпи! — процедил сквозь зубы неистовый Иса, сверкая глазами. — Сейчас мы ему! Сейчас!
Но хвыль снова пришла к Тимошу. А вот карта — к Исе: козырные туз, король, валет, десятка.
Иса претерпел от «хвыли» очередной щелчок, сложил карты и дал их разобиженной Катьке.
— Ходи!
— Я хожу, — возразил Тимош, почесывая затылок. — «Хвыль» ходит.
— Чего медлишь тогда? Ходи! — в груди у Исы клокотало нетерпение.
Тимош получил на «хвылю» валета и отдал три взятки.
— Ну! — сказал Иса, потирая руки. — Бей, Катька, первая, а я буду второй.
Катька взяла карты, подошла к брату, размахнулась. Тимош быстро-быстро заморгал глазами.
— Бей! — крикнул Иса — Жж-ги!
— Мне его жалко! — у Катьки опустилась рука.
— Нас они били! Им было не жалко! — Иса даже на ноги вскочил.
Катька вздохнула, подняла ручонку, Тимош снова заморгал, и девочка отвернулась от брата.
— Не буду его бить.
— Тимош, бесстыдник! Так нечестно! — В голосе Степаниды дрожали слезы. — Чего разморгался?
— Дай, Катя, мне карты, — Иса потрогал свой красный припухший нос и даже зажмурился от ожидавшего его удовольствия.
— Да лупи ты скорей! — сказал ему Тимош. — Один раз выиграли, а уж раскудахтались! Правда, Юрко?
— Правда, — согласился Юрко, морща личико, он боялся расплаты.
— Не торопись! Сейчас получишь! Сейчас! — Иса размахнулся.
В тот же миг от удара сапога дверь бухнула, и в комнату ввалился пьяный пан Чаплинский с ватагой.
— Где Матрена? Найти! — пошел по горнице, пиная ногами сидящих на полу детей.
Тимош вскочил, ударил кулаком Чаплинского по носу, брызнула кровь. Пан Чаплинский взревел, схватился за саблю, началась свалка. Одни крутили руки Тимошу, другие держали пана Чаплинского.
— Не пачкайся! — обнял пан Комаровский своего свирепого друга. — Я этого щенка засеку!
— Засеки! — скрипел зубами пан Чаплинский. — Где Матрена?
— Ищут.
Тимоша связали, выбросили на улицу.
— Вон к этой бабе его поставьте, да так прикрутите, чтоб стоял, когда и ноги у него подогнутся! — Пан Комаровский яростно тыкал рукой в сторону большой каменной бабы во дворе.
Тимоша привязали к идолу лицом.
— Целуй ее! Целуй крепче! — Пан Комаровский ременной плетью перепоясал хлопца крест-на-крест.
— Ох! — вырвалось из груди Тимоша.
— Ага! Почуял?! — Пан Комаровский хлестал и справа, и слева, и слева, и справа. — За благородную кровь тебе, хам! Хам! Хам!
Выдохся, бросил плеть жолнеру, вытер вспотевшее лицо шелковым платком.
— Что стоишь? Бей!
Плеть засвистела.
Из дома выбежал пан Чаплинский.
— Нет ее! Сгинула! Что делать? Пан Дачевский видел — в Чигирин ускакал татарчонок. Он найдет Хмельницкого, и тогда все пропало.
Пан Комаровский покрутил сначала один ус, потом другой и закричал на весь Суботов: