Долгое дело
Шрифт:
Тот откашлялся и всё-таки хрипло спросил:
— Фамилия, имя, отчество?
— Рябинин Сергей Георгиевич.
— Место рождения?
— Новгород.
— Семейное положение?
— Женат.
— Место работы?
— Вы же знаете…
— Отвечать! — тонким голосом крикнул Гостинщиков, задрожав палевой бородкой.
— Следователь прокуратуры Зареченского района.
— Национальность?
— Русский.
— Образование?
— Высшее, юридическое.
— Судимы?
— Нет.
Семёнов лёг грудью на стол, припечатав все бумаги, и, стараясь придать
— Чем вы занимались одиннадцать лет назад?
— Как чем?.. Работал техником в геологической экспедиции.
— Ага, работал, — вроде бы обрадовался прокурор.
— И с кем вы работали? — поинтересовался Семёнов с каким-то тайным намёком.
— Ну, с геологами, техниками…
— Давно вы их видели? — теперь он спросил с деланным безразличием.
— Это моё личное дело.
— Молчать! То есть отвечать! — вновь крикнул Гостинщиков, придерживая скачущую бородку.
— Ну, видел кое-кого из них месяц назад…
— Говорить правду! — теперь крикнул следователь, заморгав от собственного крика белёсыми ресницами.
— Ну, месяца два назад…
— Четыре! — рявкнул Гостинщиков.
— Неправда, — возмутился Рябинин.
— Товарищ Семёнов, дай ему в ухо, — приказал работник Прокуратуры РСФСР.
Следователь мгновенно скинул плащ, бросил его на спинку стула и поплевал на руки.
— Физические воздействия запрещены, — слабо возразил Рябинин.
Но Семёнов уже схватил его ладонь и сжал своими каменными пальцами. Не вытерпевший Гостинщиков забежал сбоку и клешнёй вцепился в затылок.
— Больно, черти…
Это были они — его геологи.
С этими людьми начиналась его молодость, с этими людьми он хотел бы жить в одной коммунальной квартире, и случись что, этих людей хотел бы видеть рядом.
Рэм Фёдорович Гостинщиков, научный сотрудник, кандидат геолого-минералогических наук. Старше Рябинина на десять лет. Они переговорили обо всём на свете: вечерами, ночами, за ужином, в поездах, а однажды пошли в маршрут и проспорили весь день, не увидев ни одной породы.
Димка Семёнов, ровесник Рябинина, коллектор, а по-нынешнему — техник. Он не интересовался геологией, презирал степени и должности, но всю жизнь провёл в экспедициях, потому что любил передвигаться по земному шару. Это он как-то поехал в посёлок за хлебом и пропал на три дня; вернулся чёрный, обожжённый, весёлый — тушил горящую степь. Это он две ночи сидел, как верная жена, у спального мешка, в котором горел температурой простуженный Рябинин. Это он…
Это были они — его геологи, рядом с которыми Рябинин думал о себе чуть хуже, чем без них.
И промелькнуло, исчезая…
…Всю жизнь он в себе разочаровывается. Неужели был так сильно очарован?..
— Забыл нас? — улыбнулся Димка, блаженно расплываясь круглым и добродушным лицом.
— Три месяца не заходил, подлец, — улыбнулся и Гостинщиков своей особенной улыбкой: наклонил голову, беззвучно приоткрыл рот и сузил глаза, отчего казалось, что он сейчас крикнет или запоёт. Эту улыбку-ухмылку геологи деликатно звали мефистофельской, а за глаза — сатанинской. Поварихи всех полевых сезонов считали её козлиной, хотя Рэм Фёдорович объяснял, что козлы не улыбаются.
— Три с половиной, — уточнил Рябинин.
— Э, всё идёшь по следу?
— Да не по одному. Братцы, сейчас всё объясню…
— Тут мне ребята сухой рыбки подкинули с севера, — засуетился Димка, вытягивая из портфеля длинный и острый свёрток.
— Э, мне геофизик приволок с вулкана обсидианчик. — Рэм Фёдорович из того же портфеля вытащил другой свёрток, тупой и круглый…
Это были они — его геологи.
Из дневника следователя.
Сегодня приходили мои геологи. Расстроили, разбередили… Как вернулся на одиннадцать… Нет, уже на двенадцать лет назад. Как побывал в юности. И мне показалось, что жить я стал не так — жить я стал хуже…
Давно не был в лесу. Давно не видел рассвета. Давно не обращался к себе. Давно не говорил с дочкой тайным бессловесным языком. С Лидой не говорил… Сердце давно не сжималось от гулкого восторга. Давно никого не жалел. Да я давно и не плакал…
Калязина не шла.
Перед допросом Рябинин обычно занимался пустяками — берёг силы; не физические, а какие-то другие, которые могли уходить на необязательные встречи, на ползущие мысли или на случайные нервные вспышки. Он вяло разбирал следственный портфель. И удивился, обнаружив под фонариком пакет с двумя окаменевшими пирожками Лидиной выпечки: он их сразу узнавал по тупым носам и острым спинкам. Эти пирожки остались ещё с мартовского выезда на место происшествия…
В кабинет заглянула женщина, окинув Рябинина рассеянным взглядом, — он тоже посмотрел на неё краем глаза, потому что заглядывали часто: ошибались комнатой, кого-нибудь искали или просто хотели увидеть живого, не телеэкранного следователя.
Рябинин держал пакет, вспоминая тот выезд… Пирожков была ровно дюжина — Лида давала их с расчётом на всю оперативную группу. По два пирожка съели Петельников, Леденцов, судебно-медицинский эксперт и шофёр дежурной машины; по одному съели понятые. Окаменели пирожки Рябинина, который писал протокол осмотра, и ему было не до еды…
Женщина опять заглянула, обежав кабинетик таким взглядом, словно тот был министерским. Теперь Рябинин посмотрел на неё чуть пристальнее, но она захлопнула дверь, заметно смутившись и полыхнув чем-то красным.
Рябинин не знал, что делать с пирожками: съесть их было невозможно, а выбросить то, к чему прикасались Лидины руки, он не мог. Улыбнувшись, Рябинин завернул их и опустил в карман плаща…
Женщина — оказывается, красной у неё была огромная шляпа — в третий раз открыла дверь и опять сумела окинуть крохотный кабинетик широким и высматривающим взглядом, от которого Рябинину и самому показалось, что у него за спиной кто-то стоит.
— Вы кого-нибудь ищете?
— Мне нужен Рябинин, — приятным грудным голосом ответила женщина.