Долгое падение
Шрифт:
— А у тебя?
— Я-то тут при чем?
— В чем ты видишь выход для себя?
— О чем ты?
— Я хочу понять, какой выход есть у всех остальных людей. Объясни мне, в чем разница. Пусть Мартин, Морин и Джесс в глубокой заднице, но ты… У тебя есть работа, ты продаешь подписку на кабельный канал. И что дальше?
— У меня есть свое будущее.
— Так скажи мне, что это за будущее.
— Да пошел ты.
— Я просто пытаюсь объяснить.
— Да, я понял. Мое будущее мало чем отличается от будущего твоих друзей. Спасибо. Не возражаешь, если я застрелюсь по приезде домой? Или ты хочешь, чтобы я это сделал прямо
— Ну я же не это имел в виду.
Но, пожалуй, именно это я и имел в виду. Когда оказываешься в таком месте, где оказался я на Новый год то думаешь, будто все остальные — за миллионы миль отсюда, за океаном. Но это не так. Нет никакого моря. Большинство из них совсем рядом — достаточно протянуть руку. Я не имею в виду, что счастье всегда близко, и нужно только уметь его увидеть, — бред это. Я не утверждаю, что иногда от желания покончить с собой до желания жить дальше рукой подать; я утверждаю, что иногда от желания жить дальше до желания покончить с собой рукой подать. Быть может, не стоит мне себя этим утешать.
Девяносто дней подходили к концу, и, пожалуй, тот суицидолог знал, что говорил. Все изменилось. Не особенно быстро, не особенно сильно, но изменилось. Возможно, мы даже не прикладывали к этом особых усилий. А в моем случае все изменилось не в лучшую сторону. Я мог честно признаться, что тридцать первого марта мое положение и мои перспективы были еще более незавидными, чем в Новый год.
— Ты действительно собираешься все это терпеть? — спросил Эд, когда мы добрались до аэропорта.
— Что терпеть?
— Ну, не знаю. Такую жизнь.
— А почему бы и нет.
— Серьезно? Черт. Ведь ты, по идее, должен быть единственным, кто не станет такое терпеть. Мы бы все поняли, если бы ты спрыгнул. Никто бы не подумал: мол, зря он это сделал — взял и выбросил все на ветер. Ведь что бы ты выбросил на ветер? Да ничего. Терять-то тебе нечего.
— Спасибо, дружище.
— Да пожалуйста. Просто я объясняю, как мне это видится.
Он улыбался, и я тоже улыбался — просто мы разговаривали так, как всегда это делали, если с нами происходило что-то не очень хорошее. Просто на этот раз это звучало чуть более зло, чем обычно. Раньше он мог говорить, что бросившей меня девушке он все равно нравился больше, а я мог назвать дерьмовой песню, над которой он корпел несколько месяцев, но теперь ставки были слишком высоки. Но, наверное, он был прав как никогда. Я бы ничего не потерял — нечего было терять.
Быть уличным музыкантом не так уж плохо. Ладно, плохо, но не ужасно. То есть ужасно, конечно, но не… Я потом вернусь к этому предложению и закончу его. Сейчас мне не придумать определение, которое было бы одновременно и жизнеутверждающим, и честным. В первый день мне было просто охрененно, потому что я так долго не держал в руках гитару, второй день тоже прошел неплохо, я потихоньку разыгрался — вспоминал слова и аккорды, а еще ко мне понемногу стала возвращаться уверенность в себе. А потом я вошел во вкус, да и в любом случае это было лучше, чем развозить пиццу.
И ведь на этом действительно можно немного заработать. Сыграв одну лишь песню «Р.Е.М.» для группы испанских ребятишек у музея мадам Тюссо, я заработал фунтов десять, а на следующий день заработал немногим меньше, сыграв для группы шведов (или не шведов — не знаю) у галереи Тейт. Если бы я мог прибить того парня, то играть на улице было бы одним удовольствием. Он утверждает, что его зовут Джерри Ли Тротуар, а делает он вот что: садится рядом с тобой и начинает играть ту же самую песню, что и ты, но с разницей в пару тактов. Понимаете, я начинаю играть песню, и он начинает играть ту же песню, и я останавливаюсь, потому что звучит это ужасно, но он тоже останавливается, и все смеются — охренеть, как смешно, ха-ха-ха. Тогда ты уходишь в другое место, но он идет за тобой. И ему совершенно не важно, какую песню ты играешь, что, надо признать, впечатляет. Я надеялся избавиться от него, сыграв песню «Воздушная линия» группы «Риплэйсментс», которую я вспомнил специально ради него и которую знали от силы человек девятнадцать во всем мире, но и с ней он справился. Ну а монеты, конечно, кидали ему — он же тут гений, а не я. Однажды на Лестер-сквер я сорвался на него, и народ стал меня освистывать, потому что его все любили.
Но, наверное, у всех есть коллеги на работе, с которыми они не особенно ладят. А если вам не хватает ходячих метафор для бессмысленности и тщетности ваших занятий — я понимаю, что далеко не всем этого не хватает, — то стоит признать, что мало кто подходит на эту роль лучше, чем Джерри Ли Тротуар.
Морин
Мы встретились в пабе напротив Топперс-хаус, чтобы отпраздновать Девяностый День. Мы собирались немного выпить, подняться на крышу, немного подумать обо всем, а потом наведаться в индийский ресторанчик на Холлоуэй-роуд. Насчет индийского ресторанчика я сомневалась, но остальные сказали, что это все обсуждаемо.
Правда, я не хотела идти на крышу.
— Почему? — спросила Джесс.
— Потому что люди кончают там с собой, — объяснила я.
— Ясен пень, — сказала Джесс.
— А, так тебе понравилось то, что мы видели на День святого Валентина? — поинтересовался Мартин.
— Нет, мне не понравилось. Я о другом, сам понимаешь.
— Нет, не понимаю, — ответил Мартин.
— Это же часть жизни.
— Так всегда говорят о всяких неприятных вещах. «Ах, в этом фильме показывают, как кому-то выкалывают глаза штопором. Но это же часть жизни». А еще люди какают, и это тоже часть жизни. Этого никто не хочет видеть, ведь так? И этого не показывают в кино. Давай вечерком посмотрим, как люди сидят на горшке.
— Все равно не получится, — возразила Джесс. — Люди же запирают дверь в туалет.
— А если б не запирали, ты бы наблюдала за ними.
— Если бы не запирали, это было бы частью жизни в большей степени, разве нет? И тогда бы я наблюдала.
Мартин застонал, закатив глаза. Может показаться, что он намного умнее Джесс, но он ни разу, кажется, не переспорил ее, да и в этот раз у него не получилось.
— Но люди запираются для того, чтобы им не мешали, — сказал Джей-Джей. — А еще, возможно, они не хотят, чтобы им мешали, задумываясь о самоубийстве.
— То есть ты хочешь сказать, что мы должны спокойно стоять в стороне? — спросила Джесс. — Я не думаю, что это правильно. Возможно, сегодня мы сможем остановить кого-нибудь.
— А как это соотносится с теориями твоего друга? — спросил Мартин. — Насколько я понимаю, ты теперь считаешь, что попытка самоубийства — это лотерея.
Незадолго до того мы говорили о человеке без имени, которого зовут Безсобаки и который сказал Джесс, что в мыслях о самоубийстве ничего плохого нет, и все должны через это проходить.