Долгое завтра

Брэкетт Ли Дуглас

– Тебе все еще нравится работать в Дыре?

– Конечно, – ответил Лен, – это просто замечательная работа.

Молчание.

– Они уже нашли ответ?

– Нет пока, но как только Эрдманн… А почему ты задала этот вопрос? Сама ведь прекрасно знаешь ответ на него.

– А тебе говорил кто-нибудь, сколько им нужно еще времени?

– Это ты тоже знаешь сама.

Вновь молчание. Одна из мух замертво упала на пол.

– Почти столетие, – тихо сказала она, задумчиво глядя в окно. – Как это долго. Трудно предположить, проживем ли мы еще одно столетие.

Лен поднялся, стараясь не смотреть ей в глаза:

– Наверное, я лучше пойду.

– Почему?

– Ну, твоих дома

нет, и…

– Они вернутся только к обеду.

– Но до обеда еще куча времени.

– А разве ты не хочешь увидеть то, ради чего я притащила тебя сюда? – Она рассмеялась. – Подожди немного.

Джоан скрылась за дверью соседней комнаты. Лен вновь опустился на стул. Он сжал руками колени, его бросило в жар. Однажды он уже испытывал нечто подобное в беседке судьи Тэйлора, где он сидел с Эмити. Он слышал возню Джоан за дверью. Прошло уже довольно много времени, и Лен начал нервничать, не понимая, что она там делает так долго, прислушиваясь к шорохам на крыльце. Вместе с тем он знал, что, не будь у них достаточно времени, Джоан не заварила бы эту кашу.

Дверь в соседнюю комнату распахнулась.

Джоан была в красном платье. Немного великоватое, оно долго лежало на дне сундука и безнадежно помялось, но это не имело значения. Оно было огненно-красным, сшитым из какого-то тонкого, блестящего материала, шелестело при каждом движении и спадало до самого пола. Джоан развела руками и медленно повернулась. Платье оставляло обнаженными спину и плечи, плотно обтягивало грудь. Ее блестящие черные волосы каскадом спадали на обнаженные плечи.

– Когда-то его носила моя пра-прабабушка. Ну как, тебе нравится?

– Боже, – только и смог сказать Лен, – это самая… Самая неприличная вещь из всех, которые мне приходилось видеть.

– Я знаю. Но разве оно не красиво? Вот настоящая роскошь. Послушай, как оно шелестит. Представляешь, что сказал бы этот старый грязный дурак, если бы увидел его?

Джоан стояла совсем близко, Лен видел бархатистую кожу ее дивных плеч, видел, как опускалась и поднималась ее грудь, обтянутая ярко-красной тканью. Она улыбнулась. И внезапно до Лена дошло, до чего же она красива, – не просто хороша, как Эмити, а именно красивая. Он заглянул в ее темные глаза, внутри что-то оборвалось и вспыхнуло, словно электрическая лампочка зажглась в темном туннеле. Он никогда не испытывал подобного с Эмити.

Лен крепко прижал ее к себе, нашел ее губы. Ему было жарко, красное платье, шелковое и мягкое, хранило тепло ее тела. Лен закрыл глаза и поцеловал ее, затем еще раз и еще, руки его сами собой поползли вверх, к этим дивным плечам. Джоан резко отстранилась, уже не улыбаясь, глаза ее сияли, словно в них зажглись звезды.

– Когда-нибудь, – сказала она, – ты захочешь уйти отсюда, Лен Колтер. Прошу тебя, приди за мной.

И она вновь скрылась в соседней комнате, послышался скрип засова. Следовать за ней было бесполезно. А когда Джоан появилась вновь в своей обычной одежде, на крыльце послышались шаги.

В следующий раз и не в этом доме Джоан рассказала Лену о Нулевом Решении.

Часть 26

Пришла зима. Фол Крик напоминал маленький заброшенный островок света и жизни в мрачной стране холода, ветра и колючего снега. Перевал был занесен снегом, до весны все застыло. Убеленные снегом горные вершины, величественные в лучах солнца и угрожающие в сумерки, отталкивали своей неприступностью.

В Барторстауне не было ни зимы, ни лета, ни ночи, ни дня: те же огни освещали каменный туннель, тот же воздух шипел в комнатах, выдолбленных в камне. Бессмертное, неустанное сердце продолжало биться за бетонной стеной, а над ним дремал

в своей комнатке мозг – Клементина, – глупое название для надежды, огромной, словно мир, – дремала, пока люди заботливо и тщательно протирали и смазывали каждый проводок и транзистор. А еще выше, в комнате сторожа, следили и прислушивались стражи этого маленького мирка.

А Лен все работал, потел от усердия, пытаясь разобраться в книжках, которые ему рекомендовали прочесть, и думал, как много он уже знает и насколько несведущи все остальные в том страшном внешнем мире. Люди, оставшиеся за горами, не смогли бы сделать и сотую часть того, что делают они с Исо во спасение светлого завтра от ужасного вчера. Лен не мог понять, почему он так плохо спит по ночам, завидовал Исо, однако ничего ему не рассказывал. Он уже не радовался, что потратил полжизни ради того, чтобы добраться сюда, смирившись с реальностью. Лен часто думал о Джоан, старался встречаться с ней как можно реже, но это ему не удавалось. Он боялся ее, но гораздо больше боялся признаться самому себе. Джоан, как никому другому, ничего не стоило доказать, что он, Лен Колтер, хочет уйти, бежать из Барторстауна. Она бросила вызов, который он не в силах был принять. А еще она была девушкой, и он сходил по ней с ума.

Другие, конечно, тоже работали. Хостеттер много времени проводил с Шермэном. Он давал ему полезные советы, используя свой многолетний опыт, как усовершенствовать систему внешней торговли. За эти дни Хостеттер очень изменился: волосы и бороду он коротко подстриг, нью-меноннайтскую одежду спрятал глубоко в сундук. Они все еще жили в одной комнате, но каждый занимался своим делом, у Хостеттера были свои друзья, а Лен большую часть времени проводил с Джоан. Через некоторое время Лену пришло в голову, будто вся семья Вепплоу считает, что они должны пожениться. От этих мыслей Лен чувствовал себя уже не так свободно у них в доме, как раньше.

«Женские разговоры, и больше ничего, – твердил он себе. – Эмити тоже не подпускала меня к себе. Они и сами не знают, чего хотят, эти девчонки. Вбила себе в голову, что хочет уехать отсюда, точно так же, как я раньше рвался в Барторстаун».

И он вновь и вновь пытался убедить Джоан, что ей не понравится там, откуда пришли они, без устали описывал ей спящие деревушки и скучную, монотонную жизнь живущих там людей. Он пытался заставить ее понять, что не нужно уезжать отсюда. И вдруг ему так захотелось домой, что он осекся на полуслове. А в ее глазах он увидел явное удовлетворение.

Кроме того, бессмысленно было даже думать о побеге. Обратного пути просто не существовало. Горы были слишком высокими, за всеми дорогами тщательно следили. Была и еще одна причина. Лену никто не говорил об этом, но он знал абсолютно точно: Шермэну известен каждый его шаг. Добраться до Барторстауна оказалось гораздо проще, чем вернуться назад.

Все вокруг тщательно следили друг за другом, каждый поступок живо обсуждался местными кумушками. Перед Рождеством предметом разговоров стал Гутиэррез. «Бедняга Джулио, как тяжело переживает он свое разочарование. Знаете, он отдал свою жизнь этой работе, да, конечно, однако рано или поздно каждый в чем-нибудь разочаровывается. Разве можно так много пить? Почему бы не взять себя в руки и не попробовать начать все заново? В конце концов жизнь… кстати, вы слышали, что недавно его нашли под забором Сойера мертвецки пьяным, он чуть не замерз до смерти. О, его бедная жена, как ее жаль, гораздо больше, чем самого Джулио. Мужчина его возраста должен отдавать себе отчет в том, что жизнь не состоит целиком из приятных событий, случаются и полосы невезения. Я слышала, что и бедняга Фрэнк Эрдманн близок к помешательству. Я слышала…»