Долина костей
Шрифт:
Эмили, Эмили, твердил он, они все мертвы, они все мертвы, и я замахнулась на него, слезы смывали липкую кровь, но он удержал меня. Он призывал меня уйти, и поскорее, потому что под руинами уже не осталось живых людей, а вслед за бомбежкой всегда появляются баггара. Я кричала «нет!», потом вырвалась и побежала к нашей спальной палатке, вообразив себе, что она, наверное, там, Господь каким-то чудом вывел ее из церкви в последний миг. Конечно, чуда не произошло, и беженцы уже рылись в вещах своих погибших благодетелей. Почему бы и нет? Но я все равно заорала на них, замолотила кулаками по их тусклой черной коже, прорвалась внутрь, туда, где мы спали с Норой. Я схватила старый рюкзак, в котором она хранила свои
– Идем, идем, – настаивал мальчик, таща меня за собой сквозь толпу в огороженную зону.
Бойцы СНОА, перед тем как зайти в церковь, аккуратно сложили оружие и боеприпасы снаружи, и я увидела, как Дол прихватил оттуда АК, немудреную амуницию и какой-то мешок. Когда мы уходили, мне на глаза попалась та самая девчушка, из-за которой я выбежала из церкви и осталась в живых: сбивший меня с ног вихрь обломков вырвал ее из моих рук и снес ей половину головы. Завидуя бедняжке – мне хотелось, чтобы и меня ели мухи, – я тем не менее шла за Долом. Опять же, почему бы и нет? Норы не стало, и Господь в моей голове молчал. Никакие средневековые святые не указывали мне путь, а если кто и указывал, то только малъчишка-динка.
Мы пошли на восток через так называемый садд – территорию глинистых долин, в сезон дождей превращающуюся в слякотные трясины, с петляющими по ним реками и болотами, заросшими папирусом. Сейчас, в конце сухого сезона, эта местность была относительно проходима, влаги в почве было достаточно, а у Дола имелась еда – бобовые лепешки, сушеная рыба, вареный рис. Мы почти не разговаривали. Я садилась, куда он указывал, двигалась, если меня тянули, ела, когда мой спутник вкладывал мне в руку что-нибудь съедобное.
Несколько раз мы прятались от отрядов баггара, арабизированного племени, традиционно охотящегося за абд, главным образом за динка, но и за нуер тоже. Мы прятались в траве, он – с автоматом наготове, я – молча, абсолютно равнодушная. Степень опустошенности была столь велика, что во мне просто не оставалось ничего способного реагировать на окружающий мир. Я знаю, что мы перебирались через реки, где в глубоких местах встречались крокодилы и гиппопотамы. Дол был бесстрашным мальчиком, но даже он опасался гиппопотамов, нелепых и забавных с виду животных, которые, однако (вот еще один пример неисповедимости путей Господних), губят гораздо больше африканцев, чем хищные крокодилы. Потом мы перешли вброд очередную реку, шире встречавшихся ранее, и он сказал: это Пибор, его родные края. Теперь на ночь мы останавливались в деревнях, в круглых жилищах динка. Их этикет требует, чтобы гости за трапезой вели беседу, но меня это не волновало, я продолжала молчать.
Между тем обстановка вокруг была безрадостной. Правительство стремилось изгнать динка с нефтеносных земель: их оттесняли на восток, угоняли их скот, вооружали баггара и мурахилин, мусульманское племенное ополчение, бойцы которого захватывали девочек и мальчиков, обращая в рабство. При таких обстоятельствах нашим хозяевам было не до меня, тем паче что я и сама старалась сжаться в комочек и сделаться невидимой, а вот Дола принимали хорошо. Каждый динка в своем роде аристократ, но существуют особо почитаемые роды, и он принадлежал к одному из них, будучи последним потомком по мужской линии Пенг Бионга и святой женщины Атиам. Тогда-то я впервые услышала эту песню.
Во временаТрудно сказать, сколько времени продолжался наш путь, припоминаю только, что, по понятиям туземцев, наступил кер, начало сезона дождей, и люди вокруг говорили, что дожди запаздывают. Небо было словно затянуто тонкой, жаркой парниковой пленкой, облака висели на горизонте, и казалось, будто они просто нарисованы на голубом фарфоре небосклона и никогда не подойдут ближе. Чем дольше мы странствовали, тем глубже становилось мое опустошение: все дни оборачивались одним и тем же кошмаром, растянувшимся до бесконечности. Теперь-то я знаю, что Всевышний закалял меня в святом огне, чтобы сделать пригодным инструментом для исполнения Его воли, но тогда это было мне неведомо.
Итак, однажды ночью мы пришли к крытой тростником хижине, какие мальчики сооружают, когда отгоняют стада на летние выпасы, а потом уходят и бросают. Неподалеку нашлось мертвое терновое дерево, мой спутник развел маленький костер из сучьев, мы поели и заснули.
Я проснулась в темноте, хижина была полна дыма, настолько густого, что казалось странным, почему я еще не задохнулась, но в горле у меня не першило, а в центре дымовой завесы светилось яркое, как у сварочного аппарата, пламя. Кроме того, хижина была полным-полна каких-то огромных, нечеловеческого обличья существ, они теснились там, как в переполненном лифте. Я ощущала, как они сгрудились вокруг меня, ощущала не органами чувств, но душой, и весь сонм их восклицал: священна, священна Земля Духа, ибо вся исполнена Его славы!
Теперь представьте себе наихудшее смущение, которое вы когда-либо испытывали в жизни, самый сильный стыд, который, вы знаете, останется с вами до конца ваших дней, и это, наверное, ничто по сравнению с тем, что я испытала тогда. Я упала ничком, зарылась лицом в землю и, обмочившись от ужаса, стала рыть почву ногтями, пока они не обломались, пыталась раздвинуть ее коленями, лишь бы уйти от этого, уйти от света, уйти от Него!
– Нет! Нет! – орала я. – Я слишком грязна, грязна!
Но они держали меня и тянули обратно, а я выла от боли. А потом один из них взял пылающий уголек из костра и вложил его в мой рот (плоть моя горела с ужасающей болью, но не сгорала), и сказано было: «Вот очищение от твоих грехов».
А потом в моей голове отчетливо зазвучал Его тихий голос.
– Кого мне послать и кто пойдет с именем Моим?
И тут я услышала собственный голос, возгласивший громко:
– Я здесь, Господи. Пошли меня.
И молвил Господь: ступай, спаси этот народ, который презираем и поражен бедами, и помоги им понять Мои слова сердцами их, и обрати их, и помоги исцелиться. И поведи их путями праведности от Моего имени, и да станут они великим народом.
Да, вот таков был мой опыт, если можно так выразиться, религиозного избранничества. Впрочем, кто знает, как это происходит в подобных случаях с другими, кого избирает Всевышний? Не исключено, что Исайе тоже пришлось переодеть штаны. Хотя Священное Писание об этом умалчивает.