Долина привидений. Руки вверх!
Шрифт:
Он обратился с этим вопросом к Мэри Бальфорд.
— Спрашивайте меня, — сказал «Воробей», не отрывая своих холодных глаз от лица собеседника, — меня спрашивайте. Я здесь ходячее справочное бюро. Если вы хотите рассказать здесь историю вашей жизни для того, чтобы мисс Бальфорд написала интересную статью — дело ваше, но я пригласил вас подойти не за этим. Вы меня поняли, Ганнер?
Ганнеру показалось, что в глазах девушки мелькнуло выражение боли, и он улыбнулся.
— Он прав, разумеется, он прав, — сказал он. — Позвольте дать вам добрый совет, мисс Бальфорд. — Его
Сыщик серьезно кивнул головой.
— Прежде, чем вы начнете чувствовать симпатию к бывшему каторжнику, — продолжал Ганнер, — я вам советую выяснить, почему он сидел и, что самое главное, сколько раз он сидел. Какое преступление он совершил — неважно, но если он сидел два раза, то вы уже не жалейте его… Я сидел три раза.
Его глаза улыбались, но черты лица, казалось, сделались еще резче. Во время разговора он смотрел девушке прямо в глаза, но вдруг резко отвернулся, подозвал кельнершу и расплатился. Встав, он подал руку Байрду.
— Байрд и я — ведем одну и ту же борьбу, — сказал он, снова глядя ей прямо в глаза, — но с разных сторон. Я постоянно проигрываю, но зато имею больше удовольствия…
Он повернулся, медленно пошел к двери и исчез.
13
Люка Мэдиссона положили в отдельную палату. Как-то утром, проснувшись, он обратил внимание на табличку, висевшую у изголовья кровати. Ровным почерком на ней было выведено — Смит.
— С каких пор меня зовут Смитом? — спросил он.
Добродушная сиделка улыбнулась.
— Если мы не знаем имени человека, то, как правило, называем его Смитом… Надеюсь, вы будете благоразумны и сообщите нам ваше настоящее имя.
Он покачал головой.
— К чему? Это уже не имеет значения. Вот если бы меня действительно звали Смитом, мне, наверное, было бы гораздо… лучше.
В тот день, когда врачи вынесли ему смертный приговор, пришел полицейский чиновник, чтобы снять с него допрос, но он не мог сказать ничего интересного для следствия.
Его положили в отдельную палату, и он мог спокойно лежать, думать и следить за игрой солнечных бликов на стене.
О Маргарите он старался не вспоминать.
Однажды мелькнула мысль позвать Стиля, но появление управляющего известного в Лондоне банка сразу бы вызвало различные толки и привело бы к раскрытию его инкогнито. Он не мог бросить тень на честь банка, носящего его имя.
Может быть, он делал это ради Маргариты? Как бы то ни было, он твердо решил оставаться Биллом Смитом.
Ему приносили газеты, но он не читал их. Раньше он хотел умереть, избавиться от тяжкой сердечной боли. Теперь сердце перестало болеть. Скоро настанет время выхода из госпиталя. Будущее не интересовало его. Он спокойно и безразлично думал о том, что будет продавать цветы подобно той красивой девушке, стоящей тем вьюжным днем у входа в банк… Или станет солдатом — он достаточно молод для этого… Или уедет… «в Африку, стрелять львов» — подсказал внутренний голос, полный сарказма… Или…
На шестнадцатый день его пребывания в госпитале вошедшая сестра объявила, что к нему пришел посетитель.
— Это один из ваших друзей. По крайней мере, он говорит, что знает вас.
— Друг? — спросил Люк, нахмурившись. — Очевидно, он принимает меня за кого-то другого.
— Нет, он спрашивал именно вас. Он сказал, что хочет видеть человека, раненого во время ножевой схватки. Я не говорила ему, что вас зовут Смитом, потому что это ведь… неправда.
— Нет, сестра, это сущая правда, но мне любопытно знать, кто бы это мог быть. Впустите его.
Кто? В первую минуту он подумал о Маргарите, но эта мысль показалась ему настолько смешной, что он расхохотался бы, но страшная боль в груди вернула его к действительности.
Вошедшего «друга» он ранее никогда не видел. Неряшливую наружность визитера еще более подчеркивал ослепительно белый воротничок, очевидно, купленный специально для этого случая.
У него было худое, резко очерченное лицо с беспокойно бегающими глазами.
— Это ваш друг? — спросила сестра.
— Да, мисс, это он, — ответил незнакомец.
Сестра исчезла. Человек подошел к Люку. От его платья пахло сыростью и гнилью.
— Джо сказал, что будет помогать тебе, потому что ты не просвистел его. [2]
2
«Просвистеть» на жаргоне английских воров — выдать в руки полиции.
— Чего я не сделал? — спросил Люк.
— Не просвистел. Что ты спрашиваешь глупости? Как выйдешь, явишься к нему.
Он сунул под подушку грязный кусок бумаги. Люк услышал знакомый шелест.
— Джо посылает тебе пять фунтов. Он сказал, что будет заботиться о тебе.
— Спаси его Бог, — сказал Люк. — Боюсь, что обо мне, в самом деле, нужно позаботиться.
14
Перед выпиской из госпиталя Мэдиссона спросили, не хочет ли он побриться. Люк провел рукой по своему обросшему лицу и улыбнулся.
— Мне и так хорошо, — ответил он. — Я не произведу впечатления тщеславного человека, если попрошу зеркало?
Сестра дала ему маленькое ручное зеркало. На него взглянуло совершенно чужое лицо: усы, борода, заострившийся нос. Только глаза смотрели так же ясно, как прежде.
— Великий Боже! — пробормотал он.
— Вы не особенно хорошо выглядите, но…
— Я никогда не был красавцем, — ответил Люк.
Остальную часть дня он провел у окна. Напротив, за рекой, находился парламент. Ему показалось странным, что он запросто знаком с доброй полусотней людей, чьи флаги горделиво развевались на башне. Любой из них охотно прошел бы к нему через Вестминстерский мост, чтобы оказать помощь… Нет, он не желал этого. Атрибуты прошлого потеряли для него всякую ценность. Несчастье уничтожило в нем честолюбие и волю к жизни. Он был бы готов спокойно умереть, если бы не чувство благодарности к врачам, выходившим его.