Долина совести
Шрифт:
Анжела перевела дыхание:
– …А потом началось: выставки, слава… Все хотели с ним выпить. Приобщиться. Он не мог отказать. А выпив… знаешь, у него, наверное, как-то замыкало в голове. Он пьяный был совершенно другой человек – жестокий… Мог ударить… Потом сам приходил в ужас. Но когда он очередной раз полез на меня с кулаками, и я ушла… Думала – один раз. Его «прикрутит», он позвонит, и все. Но не вышло… Один раз, другой раз, третий раз. Он стал понимать. Догадываться. И когда догадался… Его свобода была ему, оказывается, дороже меня. Брат подложил под него шлюху. Я простила бы ему! Я клянусь
Поезд тронулся. Фонарный столб двинулся навстречу, как живой.
– И я хотела, – начала Анжела. – Понимаешь, я… Сто тысяч раз возвращалась назад. Соник… Что-то я должна была… Как-то… Мне снилось, что я вернулась назад и все поменяла. И что Соник жив.
Поезд набирал ход. Перрон закончился.
– Ну и разумеется, – Анжела смотрела в окно, – разумеется, я винила себя в его смерти. Я и сейчас виню. Я стала думать – где бы мне спрятаться, на каком необитаемом острове вместе со своим проклятием… А потом поняла, что самый необитаемый из всех островов – толпа.
Бедность рядом с Соником была романтичной и чистой.
Никакое богатство не могло бы восполнить эту потерю.
Анжела винила себя и хотела спрятаться. Где-то когда-то она слышала, что самыми одинокими людьми бывают отшельники и пасечники. Пчел она боялась, да и кто доверил бы ей пчел; отшельничья жизнь в заброшенной лесной избушке едва не кончилась плохо: полудохлая печь только по счастливой случайности не отравила отшельницу угарным газом.
Но главное – ей катастрофически не хватало людей. Каких угодно. Глупых, подлых, злых. Всякий раз, встречаясь к ними лицом к лицу, она мечтала, как хорошо было бы очутиться на необитаемом острове. И всякий раз бежала с «острова» обратно – в толпу.
Некоторое время она работала билетершей в большом парке развлечений. Это было совсем не самое плохое время: днем она отсыпалась в вагончике, вечером – и до поздней ночи – проверяла билеты у входа на «Смертельные горки». Все вокруг были веселы и возбуждены, иногда в подпитии, все ухали и ахали, когда над головами проносились сверкающие гондолы очередного аттракциона, и никто не обращал внимания на молодую женщину в берете до бровей и с клеенчатой сумкой на шее.
Ее это устраивало. Она была космически одинока – и находила в этом некоторое мрачное удовлетворение.
Однако через несколько месяцев за ней взялся ухаживать ее непосредственный начальник – парковый администратор. Он преследовал ее по пятам, он буквально ломился к ней в вагончик, уверенный почему-то, что она должна быть счастлива от такого внимания к своей персоне. Не зная, как выкрутиться и к кому обратиться за помощью, она в конце концов уволилась – и пошла искать новое место в толпе.
Она продавала газеты в электричках.
Она расклеивала объявления.
Ей негде было жить, она снимала какие-то углы у каких-то старух, но редко с ними уживалась. Однажды ей «повезло» поселиться в настоящем притоне – и счастье, что она успела сориентироваться и смыться прежде, чем ее посадили «на иглу».
Ей неоднократно делали самые разные предложения – от обыкновенной должности обыкновенной гостиничной
Когда она устроилась – с трудом! – работать проводницей, ей казалось, что это блестящий выход из положения. Что она обрела дом на колесах, свое одиночество и свою толпу «в одном флаконе».
Она ошиблась. Пассажиры каждый день менялись, но ведь были еще и напарники, и напарницы, начальник поезда и прочее, и прочее. Она меняла бригады – со скандалами и без. Она прослыла самой склочной, самой стервозной проводницей со времени изобретения железной дороги. Грязное железнодорожное белье, стаканы с отпечатками жирных пальцев, тараканы в щелях, пропахший табаком сквозняк из тамбура, бездомье, безденежье и полной отсутствие всякой любви подернули воспоминания о Сонике будто бензиновой пленкой.
В один прекрасный день Анжела запустила подстаканником в начальника поезда и ушла, буквально соскочила на ходу, подарив железнодорожному управлению свою последнюю зарплату. Все равно ее вот-вот должны были выгнать.
После смерти Соника прошло почти два года. Завершив полный круг, Анжела пришла туда же, откуда и вышла – она стояла посреди улицы, и все ее имущество было при ней. Без работы, без профессии, без крыши над головой и без малейшего желания идти на панель, но с осознанием, что последних денег хватит едва ли на три дня. И едва ли хватит, чтобы купить хоть сколько-нибудь приличную одежду…
К счастью, лето стояло погожее, и вопрос о крыше над головой отпал сам собой. Анжела криво улыбнулась и на предпоследние деньги купила себе… абонемент на пляж.
Среди речных пляжей был один, знаменитый высокой ценой на входные билеты. Чтобы расплатиться за абонемент на неделю, Анжела выскребла все до копейки; еще одной особенностью этого пляжа была полная свобода нравов. Богачи, которые могли себе позволить сколь угодно дорогие купальные костюмы, прохлаждались здесь исключительно нагишом.
Среди загорающей публики немало было «золотой молодежи»; голые холеные ребята ели фрукты и пили кофе под полосатым тентом, а Анжела, второй день питающаяся только водой из-под крана, вальяжно лежала в ажурной тени под навесом, гибкая, таинственная и соблазнительная.
(На первых порах ей пришлось преодолеть смущение. Но ей много чего в жизни приходилось преодолевать; в конце концов, на приличный купальник денег у нее все равно не хватило бы).
Пышнобедрые девушки обсуждали прелести разных диет. Анжела потягивалась, вставая, чувствуя десятки взглядов, как бы случайно проходивших мимо – и невольно задержавшихся на тонкой, белокожей, очаровательно нездешней гостье.
Ленивые юноши говорили о тонкостях покера и преимуществах разных казино. Анжела красиво прыгала с вышки (ее научил Соник, как это было давно!), выныривала, забросив на плечи мокрые волосы (Соник вспоминался смутно, будто давний счастливый сон), очаровательной дикаркой ложилась прямо на песок (Соник терпеть не мог песка, идеальный в его представлении берег должен быть каменистым). В стороне, у подножья урны, лежал брошенный кем-то кусок пирожного; Анжелины глаза то и дело возвращались к нему, будто привязанные.