Шрифт:
С иллюстрациями Хоуп Данлоп
Глава I
Он и впрямь был самым красивым маленьким принцем, который когда-либо рождался на свет Божий. Люди все как один так говорили; и это была чистая правда. Когда он сразу же после рождения посмотрел на свечу, в его глазах появилось серьезное выражение, совершенно поразительное для новорожденного. Его нос был орлиным; цвет его лица был здоровым; он сам весь из себя был круглым, толстощёким младенцем, с прямыми ровными конечностями – великолепным малышом.
В его глазах появилось серьезное выражение, совершенно поразительное для новорожденного.
Его отец и мать, король и королева страны…, как называлась страна, которой они правили, сказать мудрено, поскольку располагалась она на самом отшибе просвещённого мира, в такой глухомани, что назовём-ка мы её Глухомандией. Так вот, и король, и королева и все их подданные были горды и счастливы, так как уж лет десять вся страна просто жаждала обрести наследника. Единственным, кто не был совершенно счастлив этому событию, был брат короля, герцог Сибур, который непременно стал бы королем, если бы этот ребенок не родился, но зато его величество был очень добр к нему и даже подарил ему в утешение герцогство размером с целую страну.
Крещение принца должно было стать грандиозным событием; для него были избраны двадцать четыре крёстных отца и столько же крёстных матерей, каждая из которых должна была дать ему своё имя и пообещать сделать для него всё возможное. Когда же он достигнет совершеннолетия, то он сам должен был выбрать себе имя – в честь крёстного отца или крёстной матери – которые ему больше всех нравились.
Все этому радовались, и богатые устраивали обеды и пиршества для бедных.
Единственным тихим местом во дворце была комната, которую, хотя принцу было уже шесть недель от роду, его мать, королева, с самого момента его рождения так и не покинула. Никто бы не подумал, что она больна, потому что она сама никому и ничего не сказала об этом, а лежала, бледная и безмятежная, никому не доставляя хлопот.
Наконец настал день крещения, и он был так же прекрасен, как и сам малютка-принц. Все во дворце были наряжены в праздничные одежды, которые им выдали по приказу королевы.
К шести часам утра весь королевский дом разоделся во всё самое лучшее; а затем и сам маленький принц был наряжен в свое великолепное платье для крещения; которое ему совсем не нравилось, и оттого он пинался и кричал, как самый обычный ребенок. Когда он успокоился, его отнесли к кровати, где лежала королева.
Она поцеловала и благословила его, а затем с нежной улыбкой отвернулась от него, сказав, что «надеется, что он будет очень хорош, что это будут очень хорошие крестины, и все гости будут весело проводить время», а затем мирно упокоилась в своей кровати. Она казалась совершенно бесчувственной к такому событию – наша бедная Королева; звали её Долорес.
«Все люди во дворце тоже были прекрасны – или считали себя такими… от фрейлин…»
А во дворце всё происходило так, как будто она там присутствовала. Все, и даже сам король, уже попривыкли к её постоянному отсутствию, потому что она не отличалась крепким здоровьем и годами не участвовала в различных придворных развлечениях. Благородная компания прибыла на крестины из многих стран; крёстные отца и матери были выбраны с великой осторожностью, как люди, которые будут наиболее полезны его королевскому высочеству, если он когда-либо захочет иметь друзей.
Все остались довольны, кроме маленького принца, который слабо стонал под своей крестильной мантией, которая едва не задушила его.
Они шли по двое, с коронами на головах – герцоги и герцогини, принцы и принцессы; все они целовали ребенка и произносили имена, даваемые ему каждым. Затем двадцать четыре имени были выкрикнуты одно за другим и каждое из них записали, чтобы сохранить их в государственных архивах.
Все остались довольны, кроме маленького принца, который слабо стонал под своей крестильной мантией, которая едва не задушила его.
Хотя очень немногие знали об этом, но при самом входе в часовню принц попал в аварию. Юная высокопоставленная фрейлина, в обязанности которой входило нести его в часовню и обратно, была так занята, укладывая фижмы одной рукой, что споткнулась и позволила младенцу упасть. Она тут же подобрала его – авария была настолько незначительной, что вряд ли стоило говорить о ней. Ребенок побледнел, но не заплакал. Никто и не знал, что с ним что-то не так. Даже если бы он стонал, серебряные трубы были достаточно громкими, чтобы заглушить его голос. Было бы жаль допустить, чтобы что-нибудь обеспокоило людей в такой день.
«Бедная маленькая подружка невесты… в розовом хлопковом платье… хотя, несомненно, такой красивой девушки никогда не было».
Итак, после минутной паузы процессия двинулась дальше. Это было великолепное шествие! Герольды в ливреях синего и серебряного цвета; фрейлины в нарядах малинового и золотого цветов; и группа маленьких девочек в ослепительно-белых платьях, несущих корзины с цветами, которые они рассыпали перед няней и ребенком, – и наконец двадцать четыре крестных отца и крестные матери, настолько гордые, насколько это возможно, и такие великолепные, что невозможно было смотреть на них, ибо они совершенно затмили своего маленького крестника – просто груду кружев и муслина с детским личиком внутри – если бы не балдахин из белого атласа и страусовых перьев, который держали над ним везде, куда бы его ни носили.
Процессия двинулась дальше. Великолепное шествие!
Таким образом, когда солнце светило на них через окрашенные окна, все стояли; король и его свита с одной стороны, принц и его слуги – с другой, зрелище столь прекрасное, какого никогда не видели в этой стране.
– Это всё, прямо как в сказке, – прошептала старшая девочка следующей за ней, вытряхивая последнюю розу из своей корзины, – и я думаю, что единственное, что сейчас нужно принцу, – это фея-крёстная.
– Какому принцу? Этому? – сказал сзади пронзительный, но мягкий и не неприятный голос; и среди группы детей был замечен кто-то – не ребенок – но всё же ростом не больше ребенка: кто-то, кого раньше никто не видел и кто, конечно, не был приглашён, потому что на ней не было одежды для крещения.
Это была маленькая старушка, одетая во всё серое: серое платье, серый плащ с капюшоном из чрезвычайно тонкой ткани и оттенка, который, казалось, постоянно менялся, как серый вечерний небосвод. Её волосы были седыми, и глаза тоже; и даже на лице её лежала какая-то мягкая серая тень. Но в ней не было ничего неприятно старого, и её улыбка была такой же нежной и детской, как у самого принца, и она промелькнула на его бледном личике, как только старушка подошла достаточно близко, чтобы коснуться его.