Долорес Клейборн
Шрифт:
Хотя мы были женаты и жили под одной крышей еще два года — скорее, даже три, — только несколько раз Джо попытался предъявить на меня свои права. Он…
Что, Энди?
Конечно, я имею в виду, что он был импотентом. О чем же еще я говорю — о его правах носить мое нижнее белье, если ему так уж приспичит? Я никогда не отвергала его; просто он потерял способность делать это. Он никогда не был тем, кого называют «мужчина на каждую ночь», даже в самом начале, к тому же он не был долгоиграющим любовником — чаще всего это происходило так: трам-бам — благодарю, мадам. Однако он все равно с удовольствием забирался наверх раз или два в неделю… до того, как я
Частично это произошло из-за алкоголя — в последние годы он пил намного больше, — но я не думаю, что вся причина была только в этом. Я помню, как однажды он скатился с меня после двадцати минут безуспешных попыток, а его маленький писюн так и висел, беспомощный, как лапша. Я не помню, сколько времени прошло с той ночи, о которой я рассказывала вам, но я знаю, что это было уже после нее, так как помню — как у меня ныли почки, и я еще мечтала поскорее встать и принять аспирин, чтобы хоть как-то унять боль.
— Вот, — чуть ли не плача сказал Джо. — Надеюсь, ты довольна, Долорес? Ведь так?
Я ничего не ответила. Иногда, что бы женщина ни сказала мужчине, все будет расценено неправильно.
— Довольна? — повторил Джо. — Ты довольна, Долорес?
Я снова промолчала, просто лежала, смотрела в потолок и прислушивалась к завыванию ветра. В ту ночь он дул с востока и доносил шум океана. Мне всегда нравился этот звук. Он успокаивал меня.
Джо повернулся, и я ощутила запах пива, противный и кислый.
— Темнота обычно помогала, — произнес Джо, — но теперь даже это бесполезно. Я вижу твою уродливую морду даже в темноте. — Он вытянул руку, схватил меня за грудь и потряс ею. — А это, — произнес он. — Плоская, как блин. А внизу у тебя еще хуже. Господи, тебе нет еще и тридцати пяти, а трахаться с тобой — все равно что изваляться в грязи.
Я хотела было сказать: «Если ты можешь хоть в лужу всунуть свой ваучер, Джо, почему бы тебе не радоваться этому?» Но я сдержалась. Патриция Клейборн научила меня не быть дурочкой, как вы помните.
Потом наступила тишина, и я уже было решила, что он наговорил достаточно гадостей, чтобы заснуть, и собиралась выскользнуть из-под одеяла и принять аспирин, когда Джо снова заговорил… но теперь, в чем я была абсолютно уверена, он плакал.
— Лучше бы я никогда не встречал тебя, — произнес он, а потом добавил: — Почему ты не отрубила его тем проклятым топором, Долорес? Результат был бы тот же самый.
Как видите, не только я одна думала, что удар молочником — и последовавшее за этим разъяснение ему того, что в доме произошли изменения, — имел какое-то отношение к его проблемам. Я все так же молчала, ждала, собирается ли он заснуть или снова попытается поднять на меня руку. Он лежал голый, и я знала, куда нанесу первый удар, если он все же попытается. Очень скоро послышался его храп. Не знаю, было ли это последним разом, когда Джо попытался быть мужчиной со мной, но если это и не так, то очень близко к тому.
Никто из его друзей даже не догадывался о случившемся — и уж, конечно, он ни под каким соусом не рассказал бы им, что его жена вытрясла из него душу ударом кувшина, а его ваучер больше никогда не поднимет головку. Кто угодно, только не он! Так что когда другие рассказывали, как они избивают своих жен, Джо тоже распространялся о том, как проучил меня за то, что я не вовремя открыла рот или купила себе новое платье, не спросив у него разрешения.
Откуда я знаю? Ну что ж, иногда я держала открытыми уши, а не рот. Я знаю, слушая меня весь вечер, трудно в это поверить, но это правда.
Я помню, как однажды, когда я работала у Маршаллов, — Энди, ты помнишь Джона Маршалла, он еще все время говорил о постройке моста на материк? — у входной двери зазвонил колокольчик. Во всем доме я была одна и, поспешив к двери, споткнулась о ковровую дорожку и упала, сильно ударившись о каминную полку. На руке остался огромный синяк, как раз повыше локтя.
А через три дня, когда синяк из темно-коричневого превратился в желто-зеленый, как это обычно бывает, я натолкнулась на Иветт Андерсон. Она выходила из магазина, а я входила. Она посмотрела на синяк, а когда заговорила, то голос ее так и дрожал от сочувствия. Только женщина, увидевшая нечто, сделавшее ее счастливее, чем свинью, валяющуюся в луже, может говорить таким тоном.
— Какие же мужчины ужасные, Долорес, — сказала она.
— Ну что ж, иногда да, но иногда и нет, — ответила я. Я не имела ни малейшего представления, о чем это она говорит, — меня больше всего волновало, успею ли я купить свиные отбивные или их расхватают до меня.
Иветт погладила меня по руке — той, на которой не было синяка, и сказала:
— Мужайся. Что ни делается, все к лучшему. Я пережила такое, кому как не мне знать. Я помолюсь за тебя, Долорес. — Она произнесла эти слова так, будто дала мне миллион, а потом пошла своей дорогой. Заинтригованная, я вошла в магазин. Я могла бы подумать, что она потеряла разум, но любому, кто провел с Иветт хотя бы один день, ясно, что терять там абсолютно нечего.
Я стояла, наблюдая, как Скиппи Портер взвешивает отбивные, на руке у меня висела хозяйственная сумка. Я сделала уже половину покупок, когда до меня наконец-то дошло. Откинув голову, я рассмеялась, смех исходил из глубины души, так смеются, когда абсолютно не могут сдержаться. Скиппи оглянулся на меня и спросил:
— С вами все в порядке, миссис Клейборн?
— Да, — ответила я. — Просто я вспомнила одну смешную историю. — И снова зашлась смехом.
— Хорошо, коли так, — согласился Скиппи и снова повернулся к весам. — Да благословит Господь Портеров, Энди; сколько я их знаю, это по крайней мере единственная семья, которая знает, как делать свое дело. — А я все еще заливалась смехом. Несколько людей посмотрели на меня, будто я сошла с ума, но меня это не волновало. Иногда жизнь настолько чертовски забавная штука, что вы просто должны смеяться.
Иветт была замужем за Томми Андерсоном, а Томми был одним из собутыльников Джо и его партнером по игре в покер в конце пятидесятых — начале шестидесятых. Они собирались у нас дома, чтобы обмыть последнюю сделку Джо — он продал старенький пикап. У меня был выходной, и я вынесла им кувшин с чаем со льдом в надежде удержать их от выпивки хотя бы до захода солнца.
Скорее всего, Томми увидел синяк, когда я разливала чай. После моего ухода он, наверное, спросил Джо, что случилось, а может, просто намекнул. В любом случае, Джо Сент-Джордж не был приятелем, упускающим возможность — по крайней мере, не такую. Когда я обдумывала это по дороге домой, меня интересовало одно: что Джо сказал Томми и другим, что, по его словам, я сделала — забыла поставить его тапочки на печку, чтобы они были теплыми, когда он станет надевать их, или слишком разварила бобы, готовя в субботу ужин. Что бы там ни было, Томми пришел домой и сказал Иветт, что Джо Сент-Джорджу пришлось немного проучить жену. А я лишь всего-навсего ударилась о каминную полку в доме у Маршаллов, когда бежала открывать дверь!