Должно было быть не так
Шрифт:
– Ну, давайте ко мне по одному, – скомандовал генерал, и мои провожатые потянулись по очереди в соседнее купе, после чего от них запахло уже не перегаром, а живой водкой. Воодушевившись, конвоиры освободили меня от наручников и, прижав боками за столом у окна, толковали о своём: как задержатся на денёк в Ростове (генерал хочет погостить), о том, как задолжали шефу сто рублей, а пьют на свои, не на казённые; что надо на станции купить сушёной рыбы побольше, чтоб домой хватило. Если же речь заходила обо мне, то генерал говорил, как об отсутствующем – в третьем лице. Толя – высокий блондин с оттенком романтизма
Толя:
– Алексей Николаевич, это правда, что Вы альпинист?
– Бывший.
– Сколько лет в горы ходили?
– Пятнадцать.
– И на какой высоте бывали? – этот вопрос задают все, кто не знает, что высота в горах не главный показатель трудности маршрута. – Вы не подумайте, Алексей Николаевич, это мы так, по-человечески спрашиваем – интересно, как высоко бывали.
– Не очень.
– А не очень – это сколько?
– Семь тысяч.
Слава:
– А правда, что Вы учителем работали?
– Правда.
– И каратэ занимались?
– Да.
– Суков говорит, Вас курить по одному не водить, а то он, – (я то есть), – каратист, и уроет запросто, – в глазах Славы загорелся интерес. – Правда, можете?
– Уже нет.
– Почему? Здоровье?
– Да.
– А раньше могли? Урыли бы? – заглядывая в глаза, допытывался Слава.
– Обязательно.
Подумав, Слава приблизил своё лицо к моему и сквозь спиртной дух зашипел:
– Ну, так вот, Алексей Николаевич, Вы мастер альпинизма и каратэ, а я мастер по стрельбе, – глаза его потемнели, как будто исчезли зрачки. – И если дёрне-тесь, я Вас застрелю.
Путешествия в соседнее купе время от времени про-должались. Милиционер с генералом вообще забыли обо мне, а Слава с Толей уделяли все больше внимания: «Удобно ли Вам, будете ли есть, не хотите ли пить?»
– «Алексей Николаевич, пойдёмте покурим» – предложил Слава. Это что-то новенькое. Ладно, пойдём. В коридоре: «Не надо руки за спину». Хорошо, не надо так не надо. В тамбуре закурил. Слава с Толей – нет. Совершенно очевидно: что-то они решили. Заговорил Толя:
– Мы хотим Вам сказать. Нам приходилось брать разных людей, и не всегда виноватых. Мы хотим, чтобы Вы знали. Честно говоря, у нас нет на Вас ничего. То, как Вы держитесь, нам нравится. Если что не так – Вы нас извините. Но если об этом разговоре Вы когда-нибудь кому-нибудь скажете, мы Вас убьём.
Открылась дверь, появился Суков:
– Вы что его все курить таскаете! Пореже. Зайдите ко мне.
На следующий перекур пошли в другой тамбур, противоположный от купе Сукова.
– Не знаем пока, куда тебя направят, – Слава перешёл на «ты», – в Бутырку, Матросску или Лефортово. Неясно, за кем будешь числиться. Если за ФСБ, то в Лефортово, если за МВД, то в Матросску. А в Бутырку лучше и не попадать.
Поезд остановился на какой-то солнечной станции. По перрону спешили торговки: «Пиво! Огурчики! Картошка!» Вспомнил, что во рту уже с незапамятных времён ни маковой росинки. Но есть не хочется. Пива бы. Наверно, вслух сказал, потому что резко оживился
– Пивка хочешь? – и стал размышлять.
– Потом сказал: «А куплю я Алексею Николаевичу пива».
– А если шеф… – начал Толя.
– Беру на себя, – ответил Слава.
Пиво пролилось на жажду, как холодный дождь нагорячую землю. Cлава с Толей смотрели на процесс, как на действо: не отрываясь, с жгучим пониманием; несомненно, пиво – это очень важная часть их жизни.
– Как самочувствие? Голова ничего? Болит? Да ты вообще на больничку съедешь в тюрьме!
– Не съеду.
– Нет, – возразил Слава, и со значением выговорил каждое слово, – ты обязательно в тюрьме съедешь на больничку.
Толя ещё на «ты» не перешёл:
– У Вас адвокат есть?
– Нет.
– А где думаешь взять? – встрял Слава. – Мы ж тебе хуевого адвоката дадим.
– Посмотрим.
– Без своего плохо, особенно в Бутырке. Я сам там сидел, недолго правда. Долго – тяжело.
Допиваю пиво, курю.
– Нет, Алексей Николаевич, ты меня не понял, – и с расстановкой, – я был в Бутырке. В общей камере. По работе.
Открылась дверь, в тамбур зашёл Суков и растерялся: «Вы что… Вы бы ему ещё водки налили. Зайдите ко мне».
На вторую полку сам я залезть не смог: боль в пояснице преодолеть не удалось. Зато голова уже одна, и болит не смертельно. Суков лично пристегнул меня несколькими наручниками за руки и ноги к разным ручкам так, что тело оказалось скрученным и частично подвешенным над полкой, затянул наручники и остался совершенно доволен:
– Ну, зайдём ко мне и отдыхать.
В купе заглянула проводница с веником в руке и, сгорая от любопытства, спросила: «Ребята, можно я у вас мусор уберу?» – и сразу стала подметать. Краем глаза я видел, как насупился милиционер:
– Вы и нас тогда заодно уберите.
Женщина выпрямилась и виновато-радостно воскликнула:
– Ой, простите! Я совсем забыла, Вы ведь тоже – мусор!
Удержаться от смеха не удалось; видимо, поэтому до самого Ростова пришлось висеть в туго затянутых наручниках.
Долго ли, коротко ли, а в Ростов все-таки приехали. «А мы думали, Вы шутите» – сказала проводница, увидев меня в наручниках, а Славу с пистолетом. С поезда прямо на перроне пересадили в «Волгу» и в сопровождении нескольких «Жигулей» повезли куда-то в центр. Перед подъездом без вывески оставили в машине одного, пристегнув к ручке над боковым стеклом; чтоб не скучал, включили магнитофон: лагерные песни.
«Не печалься, любимая,За разлуку прости меня.Я вернусь раньше времени,Дорогая, прости»…Романтическая у них профессия. Сами романтики появились через несколько часов. Главный романтик, по-прежнему, как нет меня, говорил: «Не примет его ростовская тюрьма. Поехали в аэропорт, попробуем с милицией договориться». В аэровокзале поместили в маленькую одиночку с окошком из плекса. Пара шагов туда, пара шагов сюда. Дежурный с автоматом на вопросы не реагирует. Тишина вперемешку с головной болью звенит в ушах. Холодно. Сигарет взять не разрешили. Анальгин кончился. Зато лавка есть, можно как-то лечь.