Дом без родителей
Шрифт:
Окриков детям достается немало, а вот ласки, доброты явно не хватает. Взрослые застегнуты на все пуговицы.
Некоторые ребята тянутся ко мне, и с ними чувствую себя совершенно свободным, раскованным, не обремененным никакими целями и задачами воспитания. Расправляю воротнички, вытираю носы, приглаживаю лохматые волосы, стыжу за незастегнутые пуговицы, то есть делаю самые незамысловатые, самые элементарные домашние дела. И это, видимо, их притягивает, как-то согревает души...
Не хочу сказать, что воспитатели намеренно сухи с ребятами, - упаси боже! Но они если и приласкают - так "воспитуя", со сверхзадачей...
– Ваша правда - мы, воспитатели, самые несвободные люди!
– сказала Зинаида Никитична, когда привела своих осматриваться на педикулез и я ей высказал свои мысли.
– Мы самые зажатые, нам ли думать о творчестве. Пишем бесконечные планы, бесконечные конспекты, бесконечные объяснения. Так поставлено... По молодости-то все пытаются бунтовать, хотят изменить что-то. И... упираются в стену. Многие уходят из школы, как только эту стену чувствуют. Скажу даже так: самые талантливые уходят. Остаются те, кто может приспособиться, переломить себя. В школе хорошо средним педагогам и средним ученикам. Если совсем уж откровенно, школа пока еще к бездарности повернута, на бездарность настроена. Все это дико, если вдуматься. Но вдумываться некогда. Бумаги надо писать. Все свои душевные движения планировать... Иногда думаю: может, лучше совсем без них, без душевных движений? Спокойнее будет...
Девчонки аккуратнее выглядят. А на мальчишках курточки вечно помятые, жеваные... Спросил, почему так, и выяснил, что стирать-то им одежку стирают, а гладить сами ребята должны. Девчонки, как более прилежные от природы, занимаются глажением. А мальчишки ходят так. И вид у них ужасно казенный. Самый настоящий сиротский, приютский вид...
Ощущение казенности усиливает обслуживающий персонал. По утрам уборщицы шуршат своими швабрами, громыхают ведрами и "охотятся" за ребятами. Если кто-то забежит в учебное время в спальный корпус, на него обрушиваются окрики.
– Ты зачем сюда?
– Ты куда?
– Нечего тут!
– Иди отсюда!..
Бабки-уборщицы кажутся мне тогда ужасно злыми. А ребята - ужасно несчастными. Детдом словно казарма...
Сережа после больницы стал как дед. Зайдет в кабинет, сядет у окна и сидит с отсутствующим видом. Или брезгливо бранит малышей, если его задевают.
От крыльев носа к углам рта морщины пролегли. Под глазами тени. Что за думу думает?..
Поначалу молчал. Но Сережина загадочность быстро надоела.
– Что ты "лишнего" человека из себя строишь?
– спрашиваю напрямик.
– Вы живой - вот и живите...
– А ты что - не живой?
– А я мертвый. Вы ни разу не умирали? Знаете, как это легко!
– Да ты о чем, глупый? О чем?
– Все о том же! О папочке родном! Он у меня, оказалось, в двух часах езды отсюда. Случайно адрес узнал... Стал мечтать, что съезжу. Бутылки собирал, чтоб купить билет. Ребята еще добавили. Сел на автобус. И приехал...
Сережа глядит растерянно. Он разговорился незаметно для себя.
– Нашел его дом. Но его не было. Соседка мне говорит: кто ты ему? Я назвался - сын. А она не верит: сын у него умер в Ленинграде, он сам говорил. Заболел и умер... Мне даже интересно стало: ну, папа! Ну, врать горазд!..
А потом как с ума сошел. Стал звонить во все двери и спрашивать: есть у вашего соседа сын? И все сказали: был да умер. Тогда я повернулся - и на обратный автобус...
У Сережи прыгают губы. Мальчик никак не может с ними совладать. Слышал лишь тихий шлепающий звук: па-па-па, па-па-па... Этот звук невозможно выносить. Бегу к шкафчику, наливаю в мензурку валерьянку.
Сережа пьет лекарство и затихает. Снова сидит у окна с отсутствующим видом...
После нашего похода в больницу Димка-восьмиклассник меня избегает.
В личном деле нашел скупые сведения о его родителях. Отец неизвестен. Мать отказалась от ребенка еще в роддоме. Кто она такая? Сколько ей лет было, когда появился Димка? Почему решилась на такой шаг? Ответов на эти вопросы я не нашел.
Есть в личном деле документ: "Я, такая-то и такая-то, отказываюсь от своего ребенка такого-то. Не возражаю против его усыновления любым гражданином Советского Союза"...
Сережино "личное дело". Мать работает кассиром в каком-то магазине, ведет аморальный образ жизни. Отец неизвестен. Вместо отца во всех документах прочерк. В четыре с половиной месяца ребенок, доведенный до истощения, попал в детское отделение в больницу. Там пробыл полгода. Из больницы был направлен в Дом ребенка. Спустя некоторое время его оттуда забрала бабушка. Откуда появилась? Почему не взяла сразу из больницы? Или запоздало родственные чувства взыграли?..
В актах проверок неоднократно указывалось, что бабушка уезжала куда-то и мальчика брала с собой. Оказалось, в электричках просила милостыню. А внука с собой водила "вышибать слезу"...
С трех лет Сережа в детском доме. С семи лет - в нашем. Откуда же он взял адрес отца? Да и его ли это отец?..
На младших особенно угнетающим образом действует время, в которое они предоставлены сами себе. Начинается оно сразу после уроков. Кончается с приходом воспитателей.
Дети бродят по детдому, лица их грустные. Они не знают, куда себя девать, что делать. Некоторые забредают в медкабинет. Просто так. Посидеть. Поговорить. Большинство рассказывают, как попали в детдом.
Вот Эдик. Его папа убил маму и теперь отбывает срок. Почему так случилось? Эдик не помнит, не знает - мал был. Говорит об этом спокойно, как о чем-то незначительном.
Он рос в больнице, в детском отделении. Потом в разных детдомах...
Другая история. Мужчина остался один с маленькой дочкой на руках. Родных не было, девочку оставить было не с кем. Он написал заявление, в котором просил взять девочку в детдом хотя бы на два-три года...
В детдоме девочка вот уже восемь лет. Что случилось? Женился отец снова и забыл про дочку? Или запил, опустился?
Девочка его уже не ждет. Не надеется, что ее возьмут...
Алеша - толстячок-бодрячок, розовенький, гладенький - единственный, кто в детдоме "по собственному желанию". Как он говорит, "сам попросился, чтобы отдали". У него есть мать, сестра и брат. Алеше нравится в детдоме.