Дом для бродяг
Шрифт:
– Да-да, есть умные собаки, - согласился я.
– Что ты-ы! Та моя только на машинке пишущей не могла печатать. Так все могла. А еще был случай...
...Сколь бы мало ни было объединение людей, особенно в местах отдаленных, в каждой такой ячейке рано или поздно появляется общепризнанный чудак. В одном исследовании по психологии малых групп, помню, доказывалось, что чудак в группе необходим, как необходим был библейский козел отпущения. Шевроле всей предыдущей своей биографией подготовлен к такой роли. Он был подводником еще в мирное время, после войны возил послов в одной из Скандинавских стран, промышлял белку в Якутии, работал шофером на трассах золотых приисков, рыбачил и еще
– А собаку с собой не берешь?
– неожиданно спросил Шевроле.
– Нет. Нету у меня собаки.
– И правильно! Нынче стоящих собак нет. Последняя правильная собака была у меня в Оймяконе в одна тысяча...
– Говорят, у вас ветка ненужная есть?
– перебил я его.
– Разве ненужное что бывает?
– вопросом на вопрос ответил мне Шевроле.
– Я заплачу, разумеется.
– Так платить не за что. Лодку эту Кодя утащил на деляну и там бросил. Неведомо где. Я молчал.
– Но самого-то Колю сегодня в поселке видели, - неохотно добавил Шевроле.
– Так, может, найти его?
– Так как ты его найдешь? Он сейчас где-нито спирт копытит. Рыскает в поисках. Разве за ним уследишь?
– Вы про собаку начали говорить.
– Я лучше тебе про медведя. У меня вниз по реке избушка имеется. Возвращаюсь я, выходит, с сетей. И думаю про то, что забыл "Спидолу" выключить. Два часа расход батареям. Подплываю к берегу и вижу: стоит избушка, в избушке "Спидола" орет, а перед дверью сидит медведь и слушает. Дверь закрыта, ружье в избе. Понимаете-понял? "Ухода!" - кричу. Медведь так повернулся ко мне и пошел в лес. Неохотно. Помешал я ему кантату дослушать...
Шевроле проводил меня до калитки. Шел дождик со снегом, но запаха зимы еще не чувствовалось. Из-за пелены дождя, тумана и снега поселок казался маленьким и забытым всеми, даже начальством в области и родственниками здесь живущих. Забыли - и всё.
– Такое время, что даже деньги не пахнут, - загадочно резюмировал Шевроле.
...В дальних глухих поселках живут неприметные люди с тихим светом в душе. Этот свет неярок и становится заметен только тогда, когда смотришь на него сквозь линзу доброжелательности и ум твой не отягощен суетой. Такие люди редки. Они есть и в больших городах. Но в городах они теряются в многолюдстве.
Я немало встречал их на окраинах государства, и все они имели общую особенность. Внешне они были малы ростом, сухотелы, и у них были серые глаза. Эти глаза обладали неким свойством микроскопа - видеть то, что не замечают другие. Эти люди очень любят легенды. В тихой комнате учителя, жена которого уехала в отпуск - а он остался, потому что не рвался в другие места, - я узнал, что в здешних лесах есть птичка величиной с колибри. Я узнал также, что в окрестностях здешних мыши совершенно различны. На озере живут одни, в кустарнике другие, около речки третьи. Весь этот вечер я провел в тихом, прелестном мире. Я узнал о многих явлениях, которых сам бы никогда не заметил. Между прочим, учителю было всего тридцать пять лет, он окончил институт имени Лесгафта в Ленинграде и в свое время успешно делал карьеру спортсмена. Но сейчас его мысли были заняты тем, чтобы дети, которые на лето остаются в интернате, не отрывались от леса и тундры. Я сказал о том, что эвенку и чукче гораздо полезнее алгебра, чем зверюшки родного края или умение ставить капканы.
– Я не о том, - сказал учитель.
– Конечно, алгебра необходима. Но они же детство теряют.
Так же просто он сказал, что отдаст мне свой каюк. Могу его взять в любое время. Я подумал о том, что удобнее попросить у седого ветерана-зоотехника: все-таки он хоть как-то меня знал! И сказал об этом.
– Не надо, - сказал учитель.
– Он, конечно, отдаст, но он свой каюк любит. А я закажу другой.
На прощание он посоветовал сказать Шевроле о том, что он дает мне каюк.
– Зачем?
– А чтобы не считал вас в безвыходном положении. Местная психология. Его-то лодка будет вам в самый раз. Идеально.
На лестничной клетке раздавались прыжки, детский голос напевал считалку:
Сделай фокус, смойся с глаз.
Я поеду на Кавказ...
Я посмотрел в окно. Снега не было, дождика вроде тоже. Над миром плыли низкие тучи. По краям они были синевато-белые, в середине темнее. Я вспомнил про свой синтетический спальный мешок, про палатку, которую просекал дождик, и про то, что из одежды у меня два свитера да штормовка.
В это время в комнату бесшумно и без стука вошел Шевроле. Он был в капитальном плаще, надетом на телогрейку, под телогрейкой была рубашка из пыжика. Я увидел его, когда он уже подошел к койке. "Наверное, он еще и в разведке служил", - подумал я.
– Понимаешь-ли-понял!
– закричал Шевроле.
– Лодка его гниет, а он спит. Ты плыть будешь иль нет?
Я стал натягивать штаны и искоса поглядывал на Шевроле. С капитального носа и со щетины на "выдающем", как здесь говорят, подбородке текла вода. Значит, дождик был, но был и ветер, который отжимал его от окна.
– Сколько за лодку возьмете?
– спросил я.
– Дак ведь как сколько? Што и как понимать сколько? Я ее вам дарю. Сейчас поедем к Реке. Потом вниз поплывем, наверно, найдем. Как разыщем, так и дарю.
Полностью величину здешних рек можно оценить только по карте или если смотреть с высоты. Но какая-то скрытая сила в протоке, по которой мы плыли, говорила, что таких проток много и они полноводны. Течение было очень быстрым. Зеленые в этот пасмурный день валы неслись вниз, скручивались в водовороты и плескали в гигантские заломы. Было холодно даже в полушубке, который взял для меня Шевроле. Лодку мы нашли километрах в сорока внизу. Она стояла в глухой протоке, затопленная почти доверху, торчали лишь обломанные края бортов. На обрыве, над глухой протокой, стояла приземистая избушка лесорубов. Там были нары, устланные тальниковыми ветками, железная прогоревшая печь с мокрой холодной золой, чайник, кружки и журнальные картинки на стенах, покоробившиеся от влаги брошенного жилья. Здесь, видимо, жили люди временные. Мы погрузили лодку на нос дюральки и помчались обратно в поселок. Мотор "Вихрь" хорошо тянул против течения, и я понял пристрастие аборигенов к этому виду двигателя. "Москва", не говоря уж о других слабых моторах, тут бы лодку не потянула.
Несколько дней после этого я сушил "ветку" на ветру, прежде чем заново проконопатить ее, сменить кое-где крепления бортов и залить гудроном. Такая работа, когда нет спешки, всегда очень приятна. Дерево лодки за долгое время разбухло и не желало отдавать воду. Я содрал посильно старую осмолку и увидел внутри посиневшие от дряхлости доски. Мне казалось, что все в поселке посматривают на меня с насмешкой. "Приехал какой-то москвич, похвалился, что сплавится по Реке, и струсил". Лодка стояла на борту около дома Шевроле. Он предоставил мне инструмент и изредка сам приходил. Закуривал и говорил.