Дом глав родов Дюны [= Капитул Дюны]

Херберт Фрэнк

— Майлз! Трава не дает ветру иссушить плодородный слой и развеять его, унеся частицы его куда-нибудь далеко — на речное дно, скажем.

Он знал этот тон. Тон упрека. Он снова взглянул на оскорбленную им траву.

— Эти травы кормят наш скот. Некоторые дают семена, которые мы употребляем в пищу с хлебом или другой едой. Некоторые — надежная защита от ветра, как лесополосы…

Он знал это. Пытаясь отвлечь Одрейд от отповеди, он спросил:

— Лесополосы? — произнося слово по слогам.

Она не улыбнулась. Тэг понял, что напрасно пытался обмануть

Одрейд. Он сдался и вновь принялся слушать. Урок продолжался.

— Когда сюда придет пустыня, — говорила Одрейд, вероятно, виноградники погибнут последними — их корни уходят в землю на несколько сот метров. Сады погибнут раньше.

— Почему они должны погибнуть?

— Чтобы уступить место более важной жизни.

— Песчаным червям и меланжу.

Он увидел, что ее обрадовали эти слова: ей было приятно, что он знает о связи между песчаными червями и спайсом, который был необходим для существования Бене Джессерит. Он не знал точно, какова была эта необходимость, но ему рисовался круговорот: песчаные черви — песчаная форель — меланж — и снова по кругу. И из этого круга Бене Джессерит выбирала то, что было нужно Сестрам.

И все же это учение утомило его, а потому он спросил:

— Если все это все равно умрет, зачем мне снова возвращаться в библиотеку и учить имена деревьев и растений?

— Потому что ты человек, а в людях живет желание классифицировать. Вешать на все ярлыки.

— Почему нам так нужно называть вещи?

— Потому что таким образом мы заявляем право на то, чему даем имена. Мы принимаем на себя права владения, которые могут оказаться обманчивыми и опасными.

Итак, она снова вернулась к праву владения.

— Моя улица, мое озеро, моя планета, — говорила она. — На них навсегда — моя печать. А печать эта может и не пережить тебя — разве что останется как вежливая уступка победителя… или слово, которое вспоминается со страхом.

— Дюна, — сказал он.

— Ты схватываешь налету!

— Чтимые Матры сожгли Дюну.

— Так же, как сожгут и нас, если нас обнаружат.

— Этого не будет, если я буду вашим Башаром! — слова вырвались невольно, он не успел их обдумать, но, произнеся их, ощутил, что в них может быть доля правды. Летописи из библиотеки говорили, что враги содрогались уже от того, что Башар появлялся на поле битвы.

Словно прочитав его мысли, Одрейд сказала:

— Башар Тэг был знаменит еще и тем, что умел находить решения, не требующие сражений.

— Но он сражался с вашими врагами.

— Не забывай о Дюне, Майлз. Он погиб там.

— Я знаю.

— Прокторы уже давали тебе учить историю Каладан?

— Да. В истории, которую учу я, это называется Дан.

— Ярлыки, Майлз. Имена — только любопытные напоминания; большинство людей не связывает их больше ни с чем. Утомительная история, а? Имена — удобные указатели, полезные, как правило, только таким, как ты?

— А ты — такая, как я?

Он много раз задавал себе этот вопрос, но до сегодняшнего дня — только мысленно.

— Мы — Атридесы, ты и я. Помни это, когда вернешься к изучению истории

Каладан.

Когда они прошли назад через сады, через пастбища к холму, с которого открывался прекрасный обзор Центральной, Тэг увидел административный корпус и окружавшие его плантации совершенно новым взглядом. И он постарался сохранить это ощущение в глубине души, пока они спускались по огороженной тропинке к арке входа на Первую Улицу.

«Живая драгоценность» — называла Центральную Одрейд.

Пройдя под аркой, Тэг поднял взгляд к названию улицы, выжженному в камне. Галах, изящный шрифт с мягкими изгибами линий, одно из украшений Бене Джессерит. Все улицы и здания несли на себе имена, выполненные тем же шрифтом.

Оглядев Центральную — танцующий фонтан на площади, изящные детали построек — Тэг задумался о глубине человеческого опыта. Бене Джессерит сделали так, что неуловимым для него образом это место поддерживало и придавало сил. То, что он узнавал на занятиях и во время небольших экскурсий в садах, все новые знания, сложные и совсем простые, проявлялись как-то по-иному. Это была скрытая реакция Ментата, но Тэг не знал этого. Он только чувствовал, что его память перераспределила соотношения и создала новую систему. Внезапно он остановился и оглянулся назад, на сад, видный в арке крытой улицы. Все было связано. Центральная производила метан и удобрения (он обходил завод с одним из прокторов). Метан приводил в действие помпы и некоторые охладительные установки.

— На что ты смотришь, Майлз?

Он не знал, как ответить, но вспомнил осенний вечер, когда Одрейд взяла его с собой, и они пролетели над Центральной на «топтере» — она хотела показать и объяснить ему некоторые взаимоотношения, дать возможность увидеть все это «сверху». Тогда ее объяснения были просто словами, но в словах был заключен смысл.

«Все это так близко к замкнутому экологическому циклу, как только возможно было сделать, — говорила Одрейд, — Контроль Погоды управляет циклом и поточными линиями…»

— Почему ты стоишь и смотришь на сад, Майлз? — ее вопрос звучал как приказание, которому он не мог не подчиниться.

— В орнитоптере ты сказала, что это прекрасно, но опасно.

Они только однажды летали на «топтере» вместе. Она поняла, о чем он говорил. «Экологический цикл».

Тэг обернулся и выжидательно посмотрел на Одрейд.

— Замкнутость, — сказала она. — Как это соблазнительно — возвести высокие стены и отгородиться от изменений. Гнить здесь в самодовольном комфорте.

Ее слова всколыхнули душу Тэга. Он чувствовал, что уже слышал их когда-то… в другом месте, и другая женщина держала его за руку.

— Любая замкнутость и отгороженность от мира — плодородная почва для зерен ненависти — ненависти тех, кто находится вовне, — продолжала Одрейд.

— И горек будет урожай.

Не совсем те слова, но — тот же урок.

Он медленно шел рядом с Одрейд; его рука в ее ладони стала влажной.

— Почему ты молчишь, Майлз?

— Вы — фермеры, — сказал он. — Вот чем на самом деле занимаются Бене Джессерит.