Дом имени Карла и Розы
Шрифт:
В доме на Пятницкой
В ряду других домов на Пятницкой улице стоит и тот, до которого добирается, но все еще не добралась Ася. Электричество уже выключено, и большая часть окон в этом ничем не примечательном доме, как и повсюду в городе, черна. В редком сквозь слой инея угадаешь мерцание коптилки, различишь огонек керосиновой лампы. За стеклом крайнего во втором этаже окошка брезжит, порою вдруг разгорается красноватый свет. Там, видно, топится печка.
Маленькую «буржуйку» разожгла Варя, раскалила ее так, что железные бока стали малиновыми. Находясь эти дни в одиночестве, Варя экономила, почти не прикасалась к скудному запасу сырых,
Обычно быстрая, порывистая в движениях, Варя сейчас не разрешает себе лишний раз шелохнуться, боится потревожить того, кто уснул сидя, неуклюже согнув ноги в больших валенках, от которых на паркет натекли лужицы. Темноволосая голова спящего тяжело опустилась на руку, лежащую на спинке стула.
Андрей (для Вари он Андрей Игнатьевич) сегодня приехал в Москву по ее вызову. Проводив в тифозный барак Ольгу Игнатьевну, Варя стала изыскивать способ, как вызвать ее брата с Черных Болот. Телеграфу особой веры не было, и Варя, движимая чувством долга и еще одним чувством, которое она хотела бы скрыть от других, бросилась на поиски оказии. Была в Главтопе, в Главторфе и добралась наконец до старика-рабочего, отправлявшегося в этот день на Черные Болота с оборудованием для кузницы.
За этим последовали иные хлопоты. Придя с фабрики, Варя стирала, прибирала, вымораживала тюфяк после больной. Огрубевшими за последний год пальцами Варя подштопала свою шерстяную кофточку, ее она и накинула прошлой ночью, когда еще до рассвета постучали в дверь. Застегивая кофточку, слышала, как сильно заколотилось сердце.
Андрей расспрашивал о сестре, даже не догадавшись сбросить на пол привезенную вязанку чурок. Согнувшись под нескладной, огромной ношей, он нерешительно улыбнулся Варе, как бы прося у нее добрых вестей. На его щеках, докрасна исщипанных морозом, давненько небритых, проступили ямочки и исчезли: Варя ничего хорошего сообщить не могла. Она приняла из его рук в негнущихся больших варежках мешочек с провизией и лукошко, полное мерзлых, постукивающих, словно костяные пуговки, клюквин. Андрей немного согрелся, пока Варя готовила для больной морс. Вышли вместе. Варя — на фабрику, Андрей — в больницу.
Сейчас Варя оберегает его покой. Пристроившись на коврике, она не дает смолкнуть веселому треску полешек, временами отворяет заслонку, длинной кочергой мешает жар. В такие минуты ее пышные, отливающие темной бронзой волосы вспыхивают рыжиной. Сердце Вари полно жалости и горячего желания доказать свою преданность Андрею. Она мечтала об этом с той поры, как впервые увидела его весной шестнадцатого года. Самой ей тогда только что стукнуло шестнадцать лет…
…Незадолго до войны Варю отдали в мастерскую мадам Пепельницкой. Не в пример другим ученицам она как-то ухитрялась правдами и неправдами постигать премудрое швейное мастерство. В свободную от множества поручений минуту Варька хитростью или лаской добивалась настоящего дела. Тоненькой шелковой ниткой подрубала подол, пришивала крючки один к одному густым, ровным рядом. Слушая россказни мастериц, мечтала когда-нибудь, как мадам Пепельницкая, выйти замуж за богатого приказчика.
Модной мастерской и в дни войны хватало заказчиц. Правда, иные, сшив траурное платье, больше не появлялись, но зато дамы, чьим мужьям привалила удача, заказывали наряд за нарядом. Заказчица Овчинникова Ольга Игнатьевна и прежде шила нечасто, а с четырнадцатого года и вовсе пропала. И вдруг весной шестнадцатого объявилась, выбрала фасон и все повторяла, что пришло письмо от мужа из действующей армии с обещанием скорого приезда — в отпуск, на побывку. Когда закройщица снимала с Овчинниковой мерку, та шутя поторопила:
— Меня внизу брат дожидается.
Несколько женских голосов отозвались также шутливо:
— Пускай поднимется к нам, не съедим.
О своем единственном брате заказчица как-то, еще давно, выложила целый короб сведений: охотник, рыболов, вообще «покоритель природы».
Варе, ни разу по-настоящему не насладившейся природой (была один раз в Нескучном саду, и все), оставалось лишь восхититься.
Сейчас она звонче всех закричала:
— Пусть поднимется к нам!
Но Овчинникова засмеялась:
— Что вы, девушки… Это серьезнейший мужчина. Он презирает тряпки.
Варя как раз протирала окно, она имела возможность наклониться и поглядеть на «покорителя природы» и в то же время серьезнейшего мужчину. Он сидел в забрызганной грязью пролетке, читал газету, вернее, целый ворох газет. Варя выждала, когда он в нетерпении взглянул на окно мастерской, и увидела очень молодое и очень загорелое лицо. Черноглазого, черноволосого брата заказчицы можно было принять за цыгана, но какой же цыган станет читать газету? Варька так сильно высунулась из окна, что молодой человек вскрикнул и вскочил, даже пролетку накренил набок. Он и руки протянул, словно собирался подхватить Варьку, когда та будет падать со второго этажа. Но Варька цепкая, она не свалится. Она была счастлива, что вызвала улыбку у серьезнейшего из мужчин. Правда, он тут же снова уткнулся в газету и больше не поднимал головы.
Ушла Овчинникова, извозчик тряхнул вожжами (Варя совсем свесилась, держась за косяк раскрытой рамы), и тут пассажир пролетки вдруг привстал, помахал Варе газетой.
В мастерской о любви говорилось и пелось без устали. Варю до слез волновали песни, где прославлялись настоящая любовь и обязательное в каждой любви страдание. Под такие напевы думалось не о том, чтобы найти стоящего жениха, а о том, каким должен быть тот, кто наполнит ее, Варину, жизнь страданием и любовью.
С той минуты, как Варя проводила глазами свернувшую за угол пролетку, ей все стало видеться по-иному.
Все дальнейшие дни стали необыкновенными. Стоило Варе приметить в руках той или иной мастерицы голубовато-серый поплин, из которого скроили платье Овчинниковой, у нее теплело на сердце.
Не случайно Варька подвернулась хозяйке, когда готовую вещь надо было отправить заказчице на дом. Глянула в зеркало, подхватила фанерную коробку и припустила на Пятницкую.
Сама не своя шла она по этой солидной, купеческой улице, знаменитой своими церквами — святой Параскевы Пятницы, святого Климента, святого Иоанна Предтечи. Заказчица куда-то вышла. Варе было предложено подождать в прихожей. Куда девались обычные мысли: получит ли она на чай и сколько сможет купить себе семечек и монпансье? Варя напряженно прислушивалась ко всякому звуку в комнатах. Ей нестерпимо хотелось узнать: кто там сейчас? Кто дома?
Дома оказалась забавная черноглазая девочка, с которой Варя ловко повела разговор. Девочке накануне подарили галчонка. Не просто подарили, а привезли с Черных Болот. Дядя Андрей привез.
— Дядя?!
В горле у Варьки пересохло. Она страстно пожелала взглянуть на галчонка. Она уверила девочку, что всем птенцам на свете всегда предпочитала галчат.
Оставив в прихожей перетянутую ремнем желтую лакированную коробку, волоча ослабевшие ноги, Варя, следуя приглашению, пошла в комнату.