Дом Кёко
Шрифт:
Сэйитиро смотрел на огонь, и ему казалось, что он перенёсся в дом Кёко. В Нью-Йорке такого не случалось, но стоило ему куда-то поехать, и он вспоминал дом Кёко. Безумное поклонение хаосу, свобода, безразличие и при этом постоянно царящая атмосфера горячей дружбы — всё это Сэйитиро видел сейчас в пламени. Ему почудилось, будто Кёко проговорила над ухом:
— Ты выбрал жизнь пленника. Тем, кто входит к тебе в клетку, собираешься доказать, что ты дикий зверь. Только, кроме тебя, так никто не думает. Во всём мире знаешь это ты один.
Фудзико тихо заплакала. Эгоистка,
Прошлой ночью Фудзико не могла уснуть, всё думала, как она сообщит мужу об измене. Она бесконечно размышляла, что же привело её к этой трагедии. Но в уме всплывали только слёзы. С Фрэнком всё с начала и до конца не доставило ей ни малейшего удовольствия. Поразмыслив о раскаянии и жажде признания, Фудзико пришла к выводу, что ошибку она совершила только для того, чтобы раз в жизни получить повод признаться в чём-то ужасном.
Сэйитиро упорно молчал. Спрашивать, в чём дело, не в его характере. Но, глядя на дрожащие тени, которые отбрасывали жене на спину выбившиеся из причёски волосы, он чувствовал, будто перед ним раскрывается какой-то новый жизненный опыт. Это не пугало, но он напрягся. «Я не верю во всяких там оборотней».
Фудзико робко заговорила о своей тоске во время отсутствия мужа, о терзавшем тело одиночестве. Сэйитиро удивил её смиренный тон, так непохожий на обычный. Он подбросил дров в огонь, за которым давно не следил. Ему было не по вкусу, когда жизнь выбивалась из привычного ритма и отдавала театральщиной. Это следовало бы назвать нарушением жизненных правил, и его беспокоило желание укорить жену за неосмотрительность. Словно заметив это, Фудзико, запинаясь, сказала:
— Опять хочешь заставить меня замолчать. Думаешь, можно дойти до такого и перестать?
Фудзико явно ждала вопроса: «До чего?» Но освещённый огнём массивный подбородок мужа, его пронзительные глаза словно принадлежали бесстрастному лицу тяжёлого мраморного бюста, и он не раскрывал рта. На подбородке у него, как всегда, виднелась ранка от пореза безопасной бритвой. Внезапно Фудзико, решив, что Сэйитиро и сейчас сочтёт её слова дикой фантазией и напрасными треволнениями, выпалила:
— Пока тебя не было, я сделала то, чего нельзя делать с другим мужчиной!
Сэйитиро не удивился. В словах «другой мужчина» было нечто невыразимо смешное. «И со мной могло произойти столь заурядное событие!» Оно было настолько банальным, что казалось сделанным на заказ. Однако Сэйитиро, выдерживая характер, снова не спросил: «С кем?»
Фудзико забеспокоилась и осмелела больше, чем сама от себя ожидала.
— Ты думаешь кто? Ты думаешь кто? Да Фрэнк! — торжествующе выкрикнула она.
Сэйитиро вздохнул с облегчением, вид у него был довольно глупый.
«Надо же было выбрать Фрэнка! Фрэнк — и с моей женой. Фудзико его не знает. Совсем не знает. Не знает, что они давно живут с Джимми как супруги».
Сэйитиро то ли из жалости, то ли из-за досады решил не сообщать падшей жене об интимных отношениях Фрэнка и Джимми. Это решение возникло молниеносно и полностью завершило образ бестолкового мира людей, в который он давно
Обычный человек и крошечную ложбинку может по ошибке принять за бездну. Сэйитиро вдруг подумал о Сюнкити, Осаму, Нацуо. Он не верил в бездну. Это единственное, что отличало его от них. Бездны, ад, трагедии, катастрофы — всё это романтические, свойственные юности предрассудки. Реальность лишь одна — грядущая гибель. Комедия, в которой всё поэтапно повторяется.
Сэйитиро, демонстрируя, что ему нечего сказать, долго молчал. Фудзико слегка напугал его тихий гнев. Она ожидала, что муж отбросит привычное равнодушие и взорвётся от ярости. Так и не дождалась.
— Я с Фрэнком больше не буду встречаться. Это не значит, что нам надо переехать на другую квартиру. Не стану долго оправдываться, но я совсем этого не хотела. Он меня почти преследовал. Я с тоски хотела покончить с собой. В этот момент Фрэнк и явился на помощь.
Сэйитиро счёл рассказ жены слишком романтичным и чересчур подробным. В признании обычно невозможно избежать прикрас. А кающийся изумляется, обнаружив, что его преувеличениям не верят. Фудзико приблизилась и, чуть не тряся Сэйитиро за плечи, простонала:
— Почему у тебя такое лицо? Я ведь совершила грех! Пока тебя не было.
— Грех? Это слишком сильно сказано.
Сэйитиро разглядывал лицо жены, признававшейся в вымышленном грехе, как разглядывал рыбок за стеклянной стеной аквариума. Он прекрасно понимал нереальность этого греха, поэтому всё казалось ему неправдой.
— Ты мне ещё не веришь! Думаешь, я шучу, соврала тебе!
Фудзико рывком встала и, словно фокусник, достала полную окурков пепельницу.
— Это ведь не твои сигареты. «Бенсон и Хеджес», которые курит Фрэнк.
— Непредусмотрительно.
Сэйитиро взял несколько окурков, как берут предложенные конфеты, и бросил в камин. Огонь мгновенно перекинулся на них, в пламени задрожал яркий золотой язычок.
Увидев доказательства, Сэйитиро мог больше не сомневаться, что признание жены — правда. Но характер не позволил ему с лёгкостью поверить. Фудзико, зная его нрав, могла специально подготовить гору окурков. Сэйитиро был на редкость подозрительным мужем: он предполагал неверность жены.
Он всё отчётливее видел комичность ситуации. Огонь в камине выглядел как горящий обруч в цирке. Фудзико, дрессировщица диких зверей, держала его в одной руке, а другой щёлкала бичом. «Вперёд! Быстро вперёд!» Сэйитиро следовало с громким лаем прыгнуть через этот обруч.
Ленивый трусливый зверь смотрел на горящий обруч. Любой прыгнул бы, если бы потрясение или злость пересилили робость. В обычное время Сэйитиро проделал бы это сознательно, не показывая своего состояния.
Однако его гордое сердце ещё не обрело достаточно мужества. Он бегал вокруг обруча, вдыхал запахи, облизывался, вилял хвостом, бросался кверху лапами на землю. И торжественно произнёс:
— Я не сержусь. Что поделаешь, ошиблась. С Фрэнком больше не стоит встречаться.
— Почему ты не сердишься? Почему не ругаешься? Почему меня прощаешь?