Дом коммуны
Шрифт:
Дожить бы до премьеры.
Дожили, слава Богу. Дождались. Данилов ревностно поглядывал, как зал заполняют зрители, как они занимают места, и замечал, что волнуется все больше и больше. Не шуточки, премьера же! И хотя не первая в его жизни, однако, как сказал Певнев, творческому человеку всегда свойственно волноваться — первый раз ты выходишь на сцену или все сорок лет подряд, как вот он, например. А когда человек не волнуется, то он или мертв, или что-то другое с ним, нормальному человеку непонятное. В зрительном зале, в шестом ряду, сидели его мать и отец, приехала сестра Татьяна из Лиды, жена, сыновья, друзья. Среди них был Недоля с Сымоном. И Данилов нет-нет да и поглядывал в их сторону, бывало, что и встречались взглядами, чаще с мамой: известно же, мама, этим все сказано, волнуется
Рядом с мамой сидит, чуть прижавшись к ней, бывшая учительница Данилова, Галина Степановна, и она сожалеет, что приехала в такой обувке, в которой стыдно выйти на сцену, чтобы поздравить своего ученика с премьерой. «Надо было с собой туфли взять. И как я не подумала?»
Спектакль начался, и сноп света сразу выхватил Ивана, то есть актера Певнева, который с чемоданом в руках стоял перед своим домом, топтался на одном месте, не зная, что ему делать, и Данилова пронзило насквозь какое-то незнакомое ему раньше чувство, кровь ударила в виски от осознания того, что он сделал. И одновременно чувство большой ответственности. Это ж надо было ему придумать все это, «заставить» актеров делать на сцене то, что он велел, подчиняться его ремаркам, выговаривать те слова, которые он написал... И чем дольше он смотрел спектакль, тем больше убеждался, что чего-то все же добился в жизни. Собрать столько людей — ну, это, согласитесь, многого стоит. Действие на сцене вызывало любопытство, зрители живо реагировали на каждую удачную реплику, на любое движение и жест, а кое-где были даже аплодисменты. Кто-то еще в середине спектакля шепнул на ухо Данилову: «Поздравляю!»
Однако потом произошло неожиданное. На сцену выскочил старик Сымон, подбежал к Певневу, схватил того за грудки и начал трясти:
— Кулацкая морда, а! Куда прешь? Что, не видишь, поганая твоя душа? Безики повылазили? Шевелитесь, а то будет, как тогда-а!.. Выходи из хаты, выходи!.. Она наша!.. Она моя!...
Первым сообразил, что произошло, Недоля, он выбежал почти следом за Сымоном на сцену, скомкал того в охапку и вывел-вынес со сцены в вестибюль. Зрители, за редким исключением, все поняли, тем более что Сымона многие знали, только с чего бы он вот так вдруг на сцену выбежал, что там в спектакле могло напомнить ему, горемыке, про то ужасное время, когда раскулачивали его отца?
До конца спектакля об этом думал и сам Данилов.
Раздел 28. Шкатулка
Павловский все чаще и чаще начал поглядывать в ту сторону, откуда должен был появиться Эмиль Маликович. Задерживается что-то. Прошло десять минут, двадцать, полчаса, а его нет. Он уже собрался идти отсюда, с условленного для встречи места, когда во дворе показалась женщина маленького роста, худощавая, которая сразу же, заметив его, как-то решительно остановилась, некоторое время внимательно разглядывала Павловского, а затем смелее, более широким шагом начала приближаться к нему. Павловский смекнул: что-то неладное, видимо... Когда женщина оказалась рядом с ним, пронзительно посмотрела на него заплаканными глазами, то волнение еще больше начало выдавать ее, а губы предательски задрожали, и она сквозь слезы прошептала:
— Эмиля забрали...
— Куда? Кто?..
— Арестовали. Пришли в офис и арестовали. Я и предчувствовала, что когда-нибудь это случится.
— Вы, как я понимаю, жена?..
— Да, жена. Мария.
— Слушаю. Говорите, говорите, Мария!..
— Ой! — Она как-то не по-женски сдвинула брови на переносице, вздохнула, затем, посмотрев по сторонам, словно хотела убедиться, нет ли поблизости кого из нежелательных людей, продолжила:
— За что, спросите, его? Если б же знать!.. Сказали, собирайся, надели сразу наручники, всех выгнали из офиса, опечатали сейф, двери, естественно. Там, сказали, разберутся. И вы бы только видели, как повели его — будто какого-то убийцу, как самого настоящего рецидивиста. Боже мой!.. Какой он рецидивист!.. Он же, Эмиль, для людей старался!.. У него же долгов!.. Магазинчик этот открыл!... Зачем? Зачем, Эмиль?.. Кто долги будет отдавать, если вдруг тебя посадят? Ты ведь уже однажды наступил на грабли!.. Так нет же!.. А адвокаты сколько стоят теперь!.. Не хочется жить!.. Не хочется!.. Простите... — Мария промокнула носовым платком слезы на глазах и чуть тише сказала: — Эмиль человек обязательный, и когда его уже вели по коридору, а я бежала рядом, словно боялась, что вижу его последний раз, попросил, чтобы я пришла к Дому коммуны вместо него. Я посвящена в ваши дела. Давайте будем искать шкатулку. Прямо сейчас.
О шкатулке Павловский раньше ничего не слышал.
— Мордух Смолкин приходился родным дядей Эмилю, или Эмиль ему племянником. Это все равно. Вы слушаете?
— Да, да!
— А Хиня, его приемный сын, значит, был двоюродным братом моему мужу. Хиня не вернулся с войны, а Мордух — из Уфы: он там заболел и умер. А умирая, очень просил, чтобы показали Хине, когда тот вернется с фронта, то место в его квартире, где он замуровал шкатулку. Хиня не вернулся, как известно. Эмиль узнал о шкатулке от какого-то Филимона Яроцкого и, когда стал уже взрослым человеком, решил отыскать, чего бы это ни стоило, ту шкатулку, однако его выгнали самым наглым образом из квартиры новые жильцы: не дадим, сказали, стены ковырять, не дадим портить. Боюсь я, что теперь шкатулки может там и не быть совсем. Могли же те новые жильцы подумать, что в ней, в той шкатулке, какие-то ценности, хотя там, по словам того Яроцкого, всего-навсего документы. Но важные. Важные они, по-видимому, были для Хини. Для других — просто бумага. Давайте будем искать вместе ту квартиру, в которой до эвакуации жил Смолкин?
— Охотно. А знаете, ваш муж мог и не сказать тем людям, которые жили вместо Смолкина, что где-то в стене их квартиры спрятана шкатулка. Если логично размышлять. Сперва он должен был, на мое соображение, осведомиться, что это за люди, разрешат ли вообще ему долбить стену, а только тогда конкретно подходить к главному. Ему отказали. Но в чем? Возможно, даже зайти в квартиру. До шкатулки, возможно, было еще далеко... и Эмиль просто не стал больше говорить им о цели своего визита, развернулся и ушел. И приостановил поиск. До лучших времен. Это лучшее время появилось сегодня, и жаль, что все вот так получилось...
Мария кивнула:
— Как получилась уже, так и получилась. На чем это мы остановились?
Они поднялись на второй этаж, передвигались осторожно, переступая через битый кирпич и боясь, что можно в любую минуту оказаться на первом этаже, вполне загреметь — там дальше пол и вовсе повыдран. Если судить по словам Эмиля, то квартира Смолкина была сразу же по правую сторону, как только поднимешься на второй этаж через средний, он же и центральный, подъезд.
Значит, где-то здесь. Павловский только теперь понял, что без инструмента здесь ничего не отыщешь, и, извинившись перед Марией, исчез. Вернулся быстро, с зубилом и молотком, прихватил и небольшой ломик.
— Я догадываюсь, где замурована шкатулка, — показал он на пятно в стене где-то посредине между полом и потолком. — Бросается в глаза то место. Видно, что было замазано... Если только шкатулка там, то она там будет недолго...
Шкатулка, действительно, вскоре была в руках у Павловского. Он посмотрел на Марию, она также улыбалась, хотя радоваться ей было тяжело после всего, что пережила сегодня за день.
А теперь им предстояло пережить еще несколько человеческих драм, пускай и чужих людей, которых они никогда не видели и даже совсем не знали. Но жизнь тех людей не могла оставить безразличными Павловского и Марию, поскольку те люди являлись частичкой их города, земли, на которой живут они сегодня.
Павловский, разгадывая тайну шкатулки, был, казалось, на седьмом небе. Когда-то он написал в своем дневнике про убийство режиссера Корольчука на сцене и закончил ту запись, если не изменяет память, следующими словами: «Вот бы отыскать!» Разве мог он тогда надеяться, что все это сбудется, как в каком-то волшебном сне, и что прояснится ситуация с тем убийством уже в самое ближайшее время. Вот оно, не доведенное до конца «Судебное дело об убийстве гражданина Корольчука Виктора Миновича...» С разрешения Марии Павловский забрал все бумаги, что были в шкатулке, с собой, а саму шкатулку отдал ей, ведь, когда вернется Эмиль, для него она станет самим настоящим сюрпризом. Порадуется.