Дом Леви
Шрифт:
– Какое тебе до этого дело, красный клоп? – Это Флора вернулась из-за двери, за которой прислушивалась к каждому слову.
– А, Флора, добрый вечер?
Отто приветствует ее с большим уважением, как будто это его тетя, что только прибыла издалека.
– Флора послушайся совета старого и нормального, в отличие от тебя, человека: не вмешивайся в дела мужчин. Иди отсюда, Флора, и займись своим симпатичным сынком, Флора.
– И не прислушиваться к каждому хриплому свистку? Что ты вмешиваешься
– Флора, не заваривай со мной кашу. Сильно пожалеешь об этом блюде, куколка моя, ты ведь единственная в переулке, на которую я поглядываю сзади, когда ты проходишь мимо меня. А почему? Все из-за расчетов, Флора.
Щеки Флоры начинают пламенеть, как два анемона. Могильщик Шенке громко сморкается и пускает старческую слезу. Рабочие хохочут и пьют за здоровье Отто.
– Почему смеются? – спрашивает долговязый Эгон, – Кто-то может мне это объяснить?
Никто на него не обращает внимания. Флора снова визжит из самого нутра своего брюха.
– Кончай свою болтовню! И не являйся сюда со всякими своими мыслями! Убирайтесь!
– Флора, говорю тебе, до всякой самой простой мысли. – Отто отпускает ей в высшей степени сердечную улыбку. – Проходя мимо тебя, я ловлю себя на вопросе: с какой быстротой может такой тупица, как твой муж, обернуться? Флора, я люблю видеть тебя сзади.
– За тебя, Отто, – поднимает рюмку красавчик Оскар.
– За тебя, Отто, – откликается весь трактир.
Портрет Гинденбурга на стене покачивается от взрывов смеха.
– Обратите внимание, обратите внимание! – шепчет горбун, и глаза его расширяются от страха. – Портрет президента трясется. Это знак больших беспорядков…
– Куда исчезла Флора, – удивляется Эгон. – Кто-то может мне объяснить?
– Бруно, а теперь поговорим по делу, – говорит Отто, явно делая над собой усилие в момент, когда Флора испарилась. В трактире воцаряется молчание.
– Мы не пришли сюда ради комплиментов твоей жене. Теперь говори, что хотела от тебя та уважаемая троица? Не стоит тебе накликать на себя беду, Бруно, – вопрос по делу – ответ по делу.
Два парня по сторонам вынимают руки из карманов и приближаются к стойке. Хозяин трактира вынимает трубку изо рта.
– Что вы на меня напали? Речь шла о деле, и больше ни о чем. Пришел господин Кнорке от имени нашей организации бойцов мировой войны. Они хотят снять у меня большой зал, который рядом с трактиром, для скромной вечеринки. Что в этом плохого? Организация эта не политическая, и в эти трудные день каждый ищет заработать еще немного грошей. Ну, что плохого можно в этом видеть?
– Хватит! Получили ответ! Убирайтесь! – Силач Пауле выходит из-за стойки, угрожающе становится
Саул замирает.
– А-а, – Отто бледнеет, – мы только и ждали твоего приказа. Нашел себе новую профессию, а, псина. Хочешь лаять вместе с ними, ура! Берегись, Пауле, дрессировщик собак.
Пауле сбрасывает куртку. Глаза его сверкают. Рот кривится. Трет кулаки. Друзья Отто становятся между ними. Эгон занимает позицию за спиной Отто, дружески кладет ему руки на плечи.
– Я же говорил вам, что беспорядки должны грянуть! – ноет горбун.
– Господи, спаси! – Визжит могильщик и делает большой глоток водки. – Дело движется к тому, что придется заказывать у священника христианское погребение.
Оскар тоже сбрасывает пальто. Он готов. Глаза его сверкают, как и его шевелюра.
– От чего все так возбудились? – пытается снизить напряжение могильщик. – Я знаком с организацией Кнорке. Встречал ее членов на кладбище, пришли похоронить товарища. Похороны были красивыми, И организация в порядке, поверьте мне. Все у них есть – и касса, и гимн, и председатель, и знамя. Оставьте их в покое.
– Они вне политики?! Весьма поощрительна твоя глупость – возрождать из мертвых.
Плотник Франц, сидящий за одним из столов, встает:
– Эти вне политики? Да они же верные церберы Гитлера. Желательно, чтобы ты устроил этим господам красивые похороны, а не красивое собрание. Вот это будут похороны. Весь пролетариат Берлина придет сказать свое надгробное слово.
– Сядь, Пауле, – советует Оскар. – В этом парламенте у тебя нет права голоса. Берлин – красный.
– Чего мне садиться? Встану и буду говорить! Пусть услышат голос истинного германского патриота, а не голоса людей Москвы.
– Хвала Германии! Хайль!
– Эй, сволочи, кто тут орет «Хайль»?
– Смотрите, кто защищает коммунизм, Сутенер, пасущий проституток. Хочешь основать у нас коммуны, Оскар? Коммуны шлюх? Неплохой бизнес.
– Что ты сказал, Пауле? – одним махом руки Оскар сметает со стойки ряд пустых стаканов, и они рассыпаются в осколки у ног Пауле.
– Езус и святая Мария, помилосердствуйте! Осколки – знак беспорядков! – резкий голос горбуна рассекает, как кинжал, напряженную атмосферу.
Крики со всех сторон, не разобрать, кто за, кто против. Не ясно вообще, о чем речь. Эльза с двумя подружками тотчас ворвалась в кабак, и все втроем начали визжать, как будто весь спор вспыхнул из-за них. Два парня, пришедшие с Отто, сдерживают Пауле и Оскара, скрежещущих зубами друг напротив друга и старающихся вырваться из вцепившихся в них со всех сторон рук.
– Пауле, вперед! Покажи им свою силу, тут у тебя много верных помощников.
– Ну-ка, попробуйте! Узнаете силу рабочего Берлина!