Дом Мой или Шанс 2
Шрифт:
Не знаю, как и кто выжимал его, но великолепный, ярко красный как вино напиток, радовал летней свежестью и настоящим вкусом спелых томатинов. Сьюзи знала, что я люблю этот напиток, поэтому часто приносила мне его целыми бутылками. И вот, набрав в такую же литровую емкость, видно сегодня только выжатого сока, она положила ее с собой.
Я ловил на себе ее чуть встревоженные взгляды. И понимал, что поступаю глупо по здешним меркам, но ничего с собой не мог сделать.
Эта девушка мне действительно очень нравилась, и обижать я ее не хотел ни в коем случая, да только что-то говорило мне: "заходить за заветную черту сейчас нельзя. Иначе это будет выглядеть настоящим предательством".
Вечер, а точнее уже ночь на берегу озера, мы провели, пытаясь разобраться в некоторых деталях последнего фильма. Сьюзи как обещала, вела себя как школьница,
– Алекс! Ты не рассказывал, что у тебя есть девушка! Прости! Я понимаю, что тебе сейчас трудно. Только по-моему ты забываешь о том, что здесь в доме совершенно другие нормы. И совершенно другие правила. Я, наверное, не должна тебе этого говорить. Но мне больно смотреть, как ты пытаешься укротить свое естество. Ты настоящий мужчина Ал! И любая девушка здесь в доме, полжизни отдала бы за то, чтобы ты полюбил ее! Ты не представляешь. Что здесь твориться по ночам! Лучше я тебе не буду рассказывать. Но за все эти годы я такого наслушалась. Так вот, что я хотела сказать тебе. Я уверенна. Твоя девушка, кто бы она ни была, поймет тебя. А если нет, тогда она просто глупая эгоистка.
Я видел, как трудно даются Сьюзи эти слова. И что она явно постаралась слегка накрутить себя, дабы высказать такое. Однако я, четко понимая, что сейчас в ней говорит одинокая женщина, неизвестно, сколько лет не знавшая любви и мужской ласки, погладив ее нежно по бархатистой коже, слегка касаясь кончиками пальцев, отзывающейся на каждое движение спины, сказал:
– Ты очень милая, и очень-очень соблазнительная девушка! Я думаю, ты по-настоящему умеешь чувствовать и любить! Но Сьюзи! Я ведь тебе уже говорил. Там откуда я родом, такие мои действия назвали бы предательством! И мне поверь, по-настоящему тяжело! Я ведь прекрасно вижу, что здесь в доме свои правила, и свои законы. Но прости! Кто сказал, что они являются эталоном человеческой морали, и образцом нравственности? Как раз обнаруживается обратное! Все, что здесь, вполне привычно, что тут в порядке вещей, для любого нормального человека, может казаться, особенно вначале, верхом разврата и аморальности. Вот поэтому, я, еще не успев забыть, что такое обычная совесть, стараюсь прислушиваться к ее голосу. А сейчас, этот голос мне говорит: "Сьюзи очень красивая и очень хорошая девушка, обязательно поймет тебя! Ведь она не какая-то глупая эгоистка!"
Затем, подхватив Примолкшую Сьюзи на руки, я потащил ее, начавшую было сопротивляться, к воде.
Мы еще долго плескались, раза два переплыли озеро, туда и обратно, к тем самым ступеням, а когда уже уставшие и продрогшие, стали собираться, Сьюзи обтираясь своим мохнатым полотенцем, неожиданно замерла, а затем, поймав в отблеске далеких фонарей мой взгляд, обхватив за шею, поцеловала.
– Алекс. Прости меня, пожалуйста! Здесь все так запутанно, так искаженно, что я порой уже не различаю, где правда, а где ложь! Где добро, а где зло! Но если ты не против, позволь мне, как и прежде быть с тобой? Пока все не разрешится? Я не знаю, что ты делаешь со мной! Но когда мы рядом, я ощущаю себя самой счастливой на свете!
Мы вернулись к себе почти под утро. А когда я как обычно, проводив задумчивую, и какую-то особенно притихшую Сьюзи, поднялся в свой модуль, меня будто на части стало рвать изнутри. Не знаю, в чем было дело, но на душе моей скребли десятка два злющих кошек, от чего я целый час еще промаялся, пытаясь уснуть.
Перед глазами стояла моя Катька. Вспомнился тот наш вечер во дворе. Наша старая пятиэтажка, хмурое небо над головой, пронизывающий ветер, и нежное, родное лицо, которого я возможно, никогда-никогда, больше не увижу.
А за последующие несколько дней, мы с моей неизменной напарницей, стали самыми настоящими проповедниками.
По мнению Романа, и всех остальных ребят, настало время той самой, величайшей и весьма рискованной операции, под кодовым названием "Кино". Нет, я конечно, не стучался в первую попавшуюся дверь, в первом попавшемся секторе. Это было бы чистым самоубийством. Все мы четко понимали, что как только совет пронюхает о том самом видео, нас быстренько постараются заткнуть, либо изолировать. Поэтому специальная группа во главе которой, находилось десять, так называемых координаторов, собирала сведения о своих однопартийцах, соседях, знакомых, и друзьях, после чего, по настоянию Романа, каждому присваивался определенный бал, означающий степень риска и некоторую моральную составляющую личности. Так что мы, начиная свой,
Забегая вперед, отмечу, что лишь благодаря организации и четкой последовательности их действий, данная спецоперация была осуществлена с минимальными потерями. И все, кто нашел смысл жизни, кто обрел уверенность в будущем, все, кто откликнулся на наше приглашение, впоследствии по достоинству оценили работу этих самоотверженных ребят.
На протяжении многих дней, мы приходили к тем, кого наши ребята занесли в первые списки, и как можно тактичнее и вежливее, рассказывали, оказавшимся, как и мы на этом обитаемом острове, без смысла и цели, без будущего и каких-либо перспектив, о том, что знали сами. О том, что весь этот наш дом, явление временное, и вскоре, каждому из нас прийдется выбирать, кем быть. Либо подражая местным поглотителям удовольствий, по-прежнему, не считаясь ни с чем, брать от жизни все, либо осознав себя как личность с совершенно иными целями и приоритетами, стать на новую ступень.
Лишь в эти дни, я понял, что означает: "слово и жизнь дает, и ровно так же убивает". Я понимал, что из-за моей какой-то неверной формулировке, либо недостойной подачи, может просто погибнуть вот этот, совершенно обычный такой парень, чем-то напомнивший мне Олега, или эта милая девушка, с которой мы вот уже два дня беседуем, и которая никак не желает верить нам.
Я видел, это такие же люди, как и мы. Единственное, за все те долгие годы пребывания в доме, у многих из них просто атрофировалась совесть, и кардинально поменялась шкала ценностей. Многие из них, в разговоре с нами, называли некоторые происходящие тут вещи, делом вполне обычным, хотя после некоторых наводящих вопросов, типа: а как вы поступили бы там, в той своей жизни? Или, А как на это посмотрели бы ваши родители, будь они здесь с вами? Эти ребята и девушки, словно прозревали. Некоторые из них, в особенности слабая часть, принимались реветь, и ругать весь этот дом с его порядками, который превратил их в такое ничтожество. Но были и те, кто начинал оправдываться. Некоторые обосновывали местный морально-нравственный упадок, тем, что попав сюда, лишились всякого смысла в жизни, и им ничего больше не остается, как брать от этой самой жизни все. Пусть это даже и незаконно, по тем старым правилам. "Но где те правила, а где, - мол, - мы?" И что многих такой образ жизни вполне устраивает. И ни к чему им все эти философии и прочая заумь.
– "какое будущее? Какая планета?
– говорили они, - О чем вы? Мы живем здесь, уже тысячу лет, и никаких изменений. Так что, можем еще столько же прожить и ничего такого не увидеть!"
И все наши доводы, разбивались об эти их рассуждения, после чего, мы с моей напарницей, долго еще приходили в себя, понимая с горечью: "вот еще один очередной обреченный". И затем, сидя у Сьюзи в комнате, в уютной обстановке, за ужином или так, за чашкой чая, мы анализировали прошедший день, и по настоянию нашего Романа, не надеясь на память, делали короткие заметки. Сьюзи оказалась настоящим филантропом. Я отлично видел, с каким воодушевлением она рассказывала этим простым гражданам дома, что нас всех ждет впереди. Как и говорила, ораторским искусством она владела просто отлично. Зачастую именно Сьюзи, могла привести такой довод, или такой пример из жизни, который точно отображал глубинный смысл существования человечества, что так порой тяжело разглядеть за всем этим налетом суеты, беспечного, бессмысленного бытия.
Я был рад, что дом послал мне такую прекрасную девушку в помощь, поскольку дело, за которое мы все с таким воодушевлением взялись вначале, на поверку оказалось весьма и весьма непростым. И хотя уже огромное множество граждан дома, были осведомлены о грядущем, не все из них готовы были предпринять необходимые изменения в своей жизни, по-прежнему прожигая дни в абсолютном, всепоглощающем стремлении к удовольствиям.
И как поняли многие из нас, переубедить таких было невозможно. Слишком глубоко засел в них этот вирус вседозволенности. Слишком сильно охладели сердца, и очерствели души. Поэтому, когда собираясь вместе в одном из залов, любезно предоставленном нам Приторием, мы всячески старались делиться своим приобретенным опытом, и помогали тем, кто впадал в уныние, из-за того, что творилось с людьми вокруг. Да, сложно было видеть, как, в сущности, хорошие ребята и девушки, ни в какую не соглашались меняться, и отказать себе не дай дом, даже в самом маленьком удовольствии.