Дом на берегу лагуны

Прочитав эту новость, юноша впал в глубокую депрессию и утешался тем, что сидел под розовым дубом напротив нашего дома на улице Зари и пел «Полюби меня», да так красиво, что, казалось, его голос доносится из неземных миров. В тот вечер он пел в третий раз, и, к несчастью, Кинтин его услышал. Я сидела на софе, обтянутой кретоном, затканным алыми маками, и завороженно слушала, чувствуя, как прекрасная мелодия проникает сквозь начищенные завитки балконных решеток, будто угасающий серебристый луч, и думала о том, что, если существуют ангелы, голос у них должен быть именно такой.

Когда Кинтин услышал нежданную серенаду, им овладел приступ безудержной ярости, унаследованной от далеких предков. Он снял сафьяновый ремень и поднялся, неторопливо дошел до дверей и, пройдя через сад, где цвели пурпурные анютины глазки и клещевина, стал стегать ремнем незадачливого барда Я бросилась вслед за Кинтином умоляя, чтобы он перестал, но все было напрасно. Кинтин продолжал наносить удары бронзовой пряжкой, которая со свистом рассекала воздух, и методично, громким голосом считал удары. Я стала умолять мальчика чтобы он встал и попытался защищаться, но он этого не хотел. Он так и сидел на тротуаре, продолжая петь «Полюби меня», пока без чувств не упал на кирпичи, забрызгав их кровью. Пришлось вызывать «скорую помощь», чтобы отвезти его в больницу.

Вскоре после этого юноша перерезал себе вены навахой, но приблизиться ко мне он так и не попытался. Я чувствовала себя страшно виноватой и несколько недель сердилась на Кинтина за его страшную жестокость. Когда он приходил, я отказывалась его видеть, не отвечала на звонки, пока наконец он не появился в доме с огромным букетом белых орхидей.

– Скажите, что я молю ее о прощении столько раз, сколько здесь цветов, – сказал он моей матери, когда она открыла ему дверь, и попросил передать мне букет.

В конце концов я простила Кинтина, но моей семье понадобилось довольно много времени, чтобы прийти в себя после того случая с юношей.

Моя бабушка, донья Валентина Монфорт, теперь была против нашего брака

– Ты будешь горько раскаиваться, вот что я тебе скажу, – все повторяла она – На свете достаточно мужчин с добрым сердцем, необязательно бросаться в объятия первого попавшегося, кто носит штаны.

Бабушка которую я ласково называла Баби, не любила испанцев. После того случая с избиением она то и дело повторяла Кинтину, что он происходит из самого отсталого народа на земле и что если она когда-нибудь поедет в Испанию, то «лишь в случае крайней необходимости и тут же вернется обратно».

– В Испании никогда не было ни политической, ни промышленной революции, – говорила она мне сурово, – и твой дедушка, мир праху его, всегда считал трагедией, что именно испанцы завоевали Америку.

Этот эпизод надолго остался в моей памяти, хотя тогда я не склонна была рассматривать его как дурное предзнаменование. Но далее спустя годы, если я слышала ту самую песню, не могла удержаться от слез. Я вспоминала мальчика с чистым сердцем, который прекрасным пением хотел рассказать мне о своей любви. Мне следовало прислушаться к словам Баби и не забывать об ужасной истории семьи Мендисабаль, прежде чем мы с Кинтином предстали перед алтарем 4 июня 1955 года.

Тогда Кинтин был влюблен в меня всей душой После самоубийства юного барда с ним случился нервный срыв, он перестал спать. Он просыпался в поту, весь дрожа, с бьющимся сердцем. Однажды он пришел ко мне, сел рядом со мной на софу и расплакался как ребенок. Он умолял простить его за то, что он сделок Когда с ним случаются такие вещи, он чувствует себя так, будто внутри у него дьявол Он не хотел быть похожим на своего отца, деда и прадеда, которые унаследовали нрав первых конкистадоров, и, что хуже всего, еще и гордились этим. Если я не помогу ему спастись, этот ненавистный генетический изъян его погубит.

Об этом мы с Кинтином говорили в час сиесты, когда все в доме спали. После обеда домочадцы отправились по кроватям, не потрудившись даже раздеться. Жара, царившая в Понсе, улицы, пустынные в два часа дня, – все способствовало тому, чтобы среди кретоновых маков софы погрузиться в любовный дурман. Каждый поцелуй был лишь паузой, лишь отсрочкой на пути к разочарованию и смерти, которые, притаившись, караулили за дверью.

«Любовь – единственное средство против насилия, – сказал мне однажды Кинтин. – В семье Мендисабаль творились ужасные вещи, о которых мне нелегко забыть».

И тогда мы заключили договор. Мы внимательно обдумаем причины, порождавшие насилие в каждой из наших семей, и таким образом в своей совместной жизни постараемся избежать ошибок предков. В оставшиеся дни того лета мы с Кинтином провели много часов на софе в доме на улице Зари, держась за руки и шепотом рассказывая друг другу ужасные истории про наши семьи, пока бдительная Баби не начинала сновать туда-сюда по коридорам дома, принимаясь за свои повседневные дела.

Много лет спустя, когда мы уже жили в доме на берегу лагуны, я стала записывать некоторые из этих историй Моим первоначальным намерением было вплести воспоминания Кинтина в историю моей собственной семьи, однако в результате получилось нечто совсем иное.

Когда Буэнавентура Мендисабаль появился на Острове, он смастерил себе на берегу лагуны Аламарес, на заброшенном участке земли, поросшем бурьяном, дощатую хижину с цинковой крышей и вознамерился там жить. Неподалеку был родник, из которого окрестные жители брали питьевую воду. Кто-то когда-то сделал для него каменное обрамление, и был человек, который заботился о его чистоте, поскольку родник считался общественной собственностью. Со временем, однако, люди перестали ходить к источнику, поскольку к Аламаресу протянули трубы городского водопровода. Хранитель источника, старик, больной артритом, хоть и жил рядом, совсем запустил его, и вскоре густые заросли высоченных сорняков окончательно его поглотили.

В полукилометре от того места начинались красавцы дома Аламареса, одного из самых элегантных пригородов Сан-Хуана. Аламарес занимал узкую полоску земли, которую из конца в конец пересекала авенида Понсе-де-Леон, и было у нее, как тогда говорили, два облика. Один, парадный и оживленный, был обращен на север, к Атлантическому океану и прекрасному пляжу с белым песком; другой, поскромнее и поспокойнее, смотрел на юг, на лагуну Аламарес, и пляжа там не было. Вблизи лагуны авенида граничила с бескрайними зарослями сорняка, глядя на которые было ясно, что в пределах видимости находится только их начало. Вот в этом-то укромном уголке, где лагуна погибала от бурьяна, и построил, появившись в Пуэрто-Рико, свою хижину Буэнавентура Мендисабаль.

В те времена на авениде Понсе-де-Леон с обеих сторон росли королевские пальмы. Дорога начиналась в Пуэнте-дель-Агуа, шла через квартал Дос-Эрманос, доходила до лагуны Аламарес и затем терялась у подножия синих гор в центральной части Острова. По ней в обоих направлениях двигались как открытые повозки, запряженные лошадьми, так и «штуцы», «паккарды» и «бентли», хозяева которых, похожие в черных автомобильных очках на филинов, внимательно наблюдавших за развитием цивилизации, вежливо приветствовали друг друга, сидя под широкими тентами из белого хлопка.

По вечерам няни с младенцами предпочитали прогуливаться именно там, по дорожке, которая шла вдоль авениды, невзирая на то что игривый ветер с Атлантики то и дело раздувал им чепцы и передники из органди. Чуть дальше океан яростно нападал на купальщиков, что отважно плавали, стараясь держать голову над водой. Но, когда в сумерках няньки возвращались домой по дороге, окаймлявшей лагуну, запах гниения, исходивший от низины, заросшей сорняком, внушал беспокойство. Они утверждали, что в час, когда солнце клонится к закату, они слышат, будто на болоте кто-то стонет, и что похоже это не то на стон умирающего, не то на плач новорожденного, и клялись, будто видели, как ближние заросли начинают таинственно светиться. По этой причине после наступления сумерек мало кто отваживался навещать полускрытую бурьяном хижину Буэнавентуры на краю лагуны.

Эти заросли представляли собой странное место, там произрастали самые экзотические образцы ботаники как водного, так и сухопутного происхождения. Среди буйной растительности обитали все известные науке виды птиц. Белые цапли водились там сотнями, и по вечерам верхушки зарослей казались сплошь покрытыми снегом. Частенько в поисках безопасного места для ночевки пролетали пеликаны, а иногда на самой высокой ветке можно было даже увидеть попугая гуарагуао с тигровыми глазами. Однако это была также и водная стихия с разбросанными на много миль вокруг узкими полосками и островками сухой земли. В лабиринте водорослей, под замшелыми обломками веток, плодилось множество ракообразных, моллюсков и рыб.

Место было малопригодно для навигации, несмотря на то что его из конца в конец пересекали многочисленные проливы. Если кому-то случалось заблудиться в чаще, выбраться было не просто. По самым широким проливам можно было в конце концов добраться до лагуны Приливов, названной так испанцами несколько веков назад. В XIX веке на берегах лагуны расположилось предприятие по перегонке рома, сентраль «Золотой мед», он сливал в лагуну зловонный осадок, превративший ее в болото. Сентраль вынужден был закрыться в начале XX века, но вода оставалась загаженной. Туда же впадали многие городские стоки; более экономично было сбрасывать сточные воды именно здесь, а не тянуть трубы до пляжей с белым песком, где уже начинали появляться туристы. На берегах лагуны Приливов вовсю разрасталось предместье Лас-Минас, одно из самых невзрачных мест города. Почти вся прислуга, работавшая в элегантных домах Аламареса, селилась в этих местах, нередко пробираясь к своим жилищам по лабиринту зарослей в резиновых ботах.

Однажды хранитель источника лагуны Аламарес был найден распростертым на земле рядом с каменным бордюром. Чья-то неизвестная рука проломила ему череп. Газеты поместили об этом маленькую заметку, на которую никто особенно не обратил внимания, и вскоре о происшествии забыли. Буэнавентура Мендисабаль перебрался в дом хранителя, и никто против этого не возражал. Он очистил источник от зарослей, и тот снова стал пригодным для использования; он вырубил также заросли вокруг дома. В это-то скромное бунгало и переехала жить Ребека Арриготия после того, как вышла замуж за Буэнавентуру, презрев роскошный дом своих родителей, – так она была влюблена в своего мужа.

Смерть хранителя источника обернулась везением для тех мест. В начале Первой мировой войны бухту Сан-Хуана заполнили торговые суда, а также военные суда морского флота Соединенных Штатов, которые курсировали вдоль стен крепости Сан-Фелипе-дель-Морро и бросали якорь совсем близко от лагуны Аламарес. Кораблей было столько, что городской водопровод не справлялся с поставками воды, так что очень скоро капитаны торговых испанских судов, таких, например, как «Пречистая Дева» или «Святая Дева Ковадонгская», появились в доме Буэнавентуры, чтобы договориться с ним о продаже воды из источника.

Буэнавентура счел своим долгом помочь им и сделал все возможное, к их полному удовольствию. На двадцать миль в округе другого источника питьевой воды не было, не говоря уже о том, что испанские торговые суда обеспечивались в последнюю очередь, поскольку городские власти в первую очередь беспокоились об обеспечении судов, ходивших под североамериканским флагом. Однако, несмотря на то что американское влияние все росло, никто не был заинтересован в том, чтобы портить отношения с Испанией. Население Острова, как и прежде, предпочитало безвкусной стряпне американцев паэлью из Валенсии, свиную колбасу с перцем из Сеговии, слоеные, вытянутые в длинную спираль булочки с Майорки и разные другие испанские кушанья.