Дом на хвосте паровоза. Путеводитель по Европе в сказках Андерсена
Шрифт:
Когда герой Андерсена врывается верхом на кабане на ночную Пьяцца-дель-Грандука (сейчас – площадь Синьории, Piazza della Signoria),Илл. 6 все вокруг внезапно оживает, – и, оказавшись там, поверить в это нетрудно. Ночью на безлюдной площади единственным внешним источником эмоциональных переживаний становятся произведения искусства – а их густота здесь существенно превосходит среднефлорентийский показатель (если, конечно, галереи не считать). Ощущение «одушевленности» усиливается еще и тем, что, если приглядеться, между отдельными скульптурами как бы угадывается безмолвный диалог. Например, если встать за спиной Персея и посмотреть на Нептуна, то складывается впечатление, что первый хвастается своим трофеем, а второй в ответ скептически качает головой. Чтобы «поймать волну» в такой компании, особой фантазии не надо – просто открой глаза
Илл. 6
Площадь Синьории. Лоджия Ланци
Прежде всего они направились на Пьяцца-дель-Грандука; бронзовая лошадь на герцогском монументе громко заржала; пестрые гербы на старой ратуше засветились, точно транспаранты, а Микеланджелов Давид взмахнул пращою; повсюду пробуждалась какая-то странная жизнь. Бронзовые группы «Персей» и «Похищение сабинянок» стояли, точно живые…
Населенная скульптурами площадь Синьории служит хорошим «разогревом» для перехода на следующий уровень – в галерею Уффици,Илл. 7 что сразу за углом. С непривычки и без прелюдии там можно и в обморок хлопнуться – это явление, вообще характерное для Флоренции, называют «синдромом Стендаля»: повышенная концентрация искусства создает такой мощный эмоциональный фон, что у неподготовленного зрителя буквально «вылетают пробки». Вы спросите, зачем кабан потащил туда несчастного парнишку? Так ведь у него и выбора не было: без невинного дитяти с места не сойдешь, а мраморного папу проведать уже двести лет как хочется (оригинал Порчеллино до сих пор выставлен в Уффици, в главном коридоре западного крыла).Илл. 8
Илл. 7
Галерея Уффици. Главный коридор западного крыла
Вот они вступили в длинную галерею; мальчик хорошо знал ее: он бывал здесь и прежде. Стены пестрели картинами, повсюду стояли бюсты и статуи, озаренные чудным светом; казалось, здесь царил светлый день.
Галерея Уффици изначально задумывалась вовсе не как музей, а как административный центр – ее название дословно переводится с итальянского как «галерея канцелярий». Однако грезам герцога Козимо Медичи о централизации городских служб не суждено было сбыться, и с конца XVI века в несостоявшийся офисный центр начала переезжать фамильная коллекция произведений искусства. Описывать ее бессмысленно – силы покидают еще на этапе составления перечня. Андерсен, похоже, вовремя это понял и ограничился тем, что особенно впечатлило лично его. Однако до такого простого способа почему-то додумались не все.
Илл. 8
Галерея Уффици. Мраморный оригинал Порчеллино
Однажды, например, супруга английского короля Георга III Шарлотта Мекленбург-Стрелицкая, покровительница искусств и, как принято считать, изобретательница шарлотки с яблоками, засмотрелась на полотно Якоба де Форментро «Кабинет картин» и поняла, что хочет такое же. Реакция короля не заставила себя ждать, и в 1772 году во Флоренцию отправляется придворный художник Иоганн Цоффани с заданием изобразить наиболее значимые работы из собрания Медичи. Вот только масштаба катастрофы никто себе не представлял, особенно сам художник, командировка которого в итоге затянулась на пять лет.
Жемчужины коллекции выставлялись в зале «Трибуна» галереи Уффици, и за основу картины Цоффани взял именно его интерьер (работу так и назвали – «Трибуна Уффици»). Однако содержимое одного зала при всей своей выразительности задачу «насвистеть Моцарта» решало не слишком достоверно, поэтому пришлось импровизировать. Как потом писали критики, Цоффани, вероятно, ставил себе цель показать не стилистически цельную выборку, а наоборот, срез всего представленного многообразия. У меня же при первом взгляде на картину возникло объяснение иного толка: паникуешь – смейся. Когда богатый заказчик-сумасброд (у Георга III
Прием сработал на ура. Король сдержанно «высказал удивление столь неуместным поступком, как включение в композицию портретов сэра Горацио Манна и прочих», и больше никогда не нанимал Цоффани, однако за работу все-таки щедро заплатил. Картина некоторое время провисела во дворце Кью, после чего была перемещена в Верхнюю библиотеку Букингемского дворца, где и находится по сей день, служа немым напоминанием о душевном недуге своего заказчика. Впрочем, в каждой шутке есть доля правды: несмотря на свою визуальную комичность, картина Цоффани удивительно точно передает первое впечатление от галереи Уффици – сплошная каша в голове.
Экскурсия, которую проводит главному герою бронзовый кабан, тоже начинается с Трибуны. Во времена Андерсена там выставлялись рядом обе описанные им Венеры, образуя, так сказать, эстетический тандем. Глядя на них обеих одновременно, почти кожей ощущаешь разницу температур: одна холодная, божественная, недосягаемая, вторая жаркая, земная, плоть и кровь. Сейчас, когда от одной к другой приходится тащиться с этажа на этаж, впечатление, конечно, смазывается, а вот Андерсен должен был почувствовать себя как под контрастным душем.
Венера МедицейскаяИлл. 9 традиционно больше привлекала поэтов: этих хлебом не корми, дай только культ недосягаемого [14] . Байрон в «Паломничестве Чайльд-Гарольда» посвятил ей целых пять строф, а некоторые (не будем показывать пальцем) вообще бегали на свидания с ней чуть ли не ежедневно. И это уже после реставрации 1815 года, в результате которой она, как недавно выяснилось, лишилась сусального золота на локонах и красной краски на губах – Маяковский бы такое точно не одобрил. (Кстати, оказалось, что у нее еще и уши проколоты – в общем, давала жару, когда помоложе была.)
14
Хотя в некотором смысле не такая уж она и недосягаемая: точная гальваническая копия этой Венеры (кстати, современница Андерсена) красуется в Царском Селе; а если вам, как поэту, ближе мрамор, то пожалуйте в Пушкинский музей в Москве или в Петергоф.
Илл. 9
Галерея Уффици. Венера Медицейская, Гладиаторы и Точильщик
Вот перед ним прелестная нагая женщина – такое совершенство природы могло быть воспроизведено в мраморе только искусством несравненного художника. <…>
Люди зовут ее Венерой Медицейской.
Венера Урбинская,Илл. 10 напротив, навязывает ближний бой, провоцирует на грани фола – ее даже одно время завешивали репродукцией «Небесной любви», чтобы посетителей не смущать. И тут уже подключаются прозаики – эти народ приземленный, невербальный язык читают хорошо, а он у Венеры такой, что сам Аллан Пиз мог бы позавидовать: пока соображаешь, ты уже пропал. По описанию Андерсена это не так очевидно (Венеры застали его на полпути между поэзией и прозой), а вот Марк Твен, например, побывавший в Уффици сорока годами позже, в выражениях не стеснялся. В «Пешком по Европе» он клеймит полотно Тициана «самой греховной, самой развратной, самой неприличной картиной, какую знает мир», причем даже «не из-за того, что богиня разлеглась голая на кровати, но из-за одного лишь положения ее руки». И сразу думаешь: ага, Юпитер, ты сердишься – значит, зацепило. Венера Боттичелли ведь точно так же держит руку, но куда там благочестивой Симонетте Веспуччи до куртизанки Анджелы дель Моро!