Дом на краю света
Шрифт:
Нет нужды подробно описывать озаренные радужными надеждами первые дни существования ресторана и его стремительный закат. Достаточно сказать, что Бобби назвал свое заведение «У Элис» и сделал отчаянную попытку хоть как-то замаскировать флюоресцентные лампы и хоть что-то сделать с невероятной гулкостью этого зальчика, незадолго до того столь же безуспешно пытавшегося притвориться пиццерией.
По стенам онразвесил фотографии с видами Нового Орлеана (железные балконы Французского квартала; чернокожий музыкант, играющий на трубе, и пр.) и купил на гаражной распродаже старые деревянные столы и стулья.
Мы обсуждали рецепты, спорили о приправах, стараясь не обращать внимания на Бихама, постоянно предостерегавшего нас от слишком больших трат и неустанно напоминавшего о непритязательности вкусов местных жителей. Окончательная версия меню отражала представление среднего северянина о южной кухне: суп из стручков балии, рубленое мясо с овощами, креветки во всевозможных сочетаниях. — Десертные блюда были просто великолепны. Я взяла за правило заходить сюда как можно чаще.
Иногда я заставала парочку посетителей — обычно это были женщины с сумками, отоваривавшиеся в соседней секции уцененной одежды, или одинокие продавщицы, а иногда вообще никого не было. Тогда Бобби подсаживался за мой столик, а официантка либо протирала и без того чистый поднос, либо, сдавшись, саживалась возле холодильника с журналом о кинозвездах.
Однако Бобби не терял бодрости духа и суетливого энтузиазма продавца Библий.
— Поначалу дела всегда идут не очень, — говорил он. — Надо подождать, пока о нас заговорят. Ведь каждого, кто здесь побывал, мы великолепно обслужили, и они расскажут об этом еще десятку своих знакомых. Нужно просто набраться терпения.
— Еда действительно превосходная, Бобби, — ободряюще сказала я. — Хочется верить, что рано или поздно люди оценят качество.
— Конечно оценят, — сказал он. — Если есть классный товар, будут и покупатели. Это вопрос времени.
Вот так мы беседовали, сидя в пустом зале под лампами дневного света. Люди проходили мимо нашего стерильного окна без единого пятнышка, заглядывая внутрь с характерным выражением. Я узнавала эти взгляды, насмешливые и чуть испуганные: так смотрят на обреченные предприятия. Я сама много раз заглядывала так в витрины безлюдных сувенирных лавочек; печальных кулинарий с ничтожным выбором продуктов; бутиков, предлагавших платья, вышедшие из моды пять лет назад. Я понимала, что должны чувствовать те, кто пробегает мимо нашего заведения с пакетами от «Сиерс» или «Пенни», зная по собственному опыту ту особую, несколько нервическую смесь жалости и презрения, которую вызывает любое непосредственное проявление органической неспособности человечества в целом превратить навоз в золото.
В ноябрьскую, не по сезону теплую ночь через шесть месяцев после открытия ресторана погиб Берт Морроу: он уснул с непотушенной сигаретой, в результате чего сгорел сам и сжег полдома. Посреди ночи нас с Недом разбудил рев пожарной сирены, но тогда мы, разумеется, еще ничего не знали.
Впрочем, у меня было какое-то предчувствие, необъяснимая тревога, никак не позволявшая уснуть даже после того, как Нед снова забылся своим тяжелым, невыносимо шумным сном. Когда зазвонил телефон, я как будто уже все знала. Мы выехали сразу, накинув пальто прямо поверх халатов.
Бобби видел, что мы подъехали, но не сдвинулся с места. Он стоял на газоне рядом с пожарным в черной униформе. Когда мы с Недом подбежали к нему, он посмотрел на нас своим давнишним взглядом потерянного иностранца.
Я обняла его. Он стоял как столб.
— Отец умер около половины первого, — объявил он высоким, звонким голосом.
У Бобби обгорели рукава рубашки; волосы жутко пахли гарью. Видимо, он пытался проникнуть в горящий дом.
Я погладила его по опаленным волосам. Он стоял неподвижно, как вкопанный. Полдома сгорело дотла, другая половина осталась вызывающе нетронутой. Входная дверь была сорвана с петель. Виднелась часть холла с почерневшими обоями и зеркалом в витиеватой раме.
Нед уехал улаживать какие-то формальности. Я осталась с Бобби. Его начал бить озноб, и я крепко прижала его к себе, отчего, как мне показалось, он стал дрожать еще сильнее. Я испугалась, но не разжала рук. Я повела себя с ним гак, как в свое время с маленьким Джонатаном, когда он без видимого повода начинал плакать, и я, абсолютно неопытная в свои двадцать два года, просто прижимала его к себе, стараясь преодолеть собственный страх и неуверенность.
На похороны прилетел Джонатан. По-прежнему длинноволосый, но теперь в мягких кожаных ботинках, джинсах и твидовом пиджаке. Бобби был одет по моде кливлендской рабочей молодежи: синтетические брюки с отутюженной складкой и пастельного цвета рубашка с погончиками.
Они вдвоем ездили кататься на машине, вместе смотрели старые фильмы по телевизору. Бобби был бледный и пришибленный: можно было подумать, что у него в голове не умолкает некий одному ему слышимый гул. Джонатан держался с ним предельно внимательно, всегда садился рядом, клал руку ему на плечо, касался его пальцев.
Они были похожи на выздоравливающего больного и его сиделку. Чувствовалась искренняя обоюдная симпатия, но не было и намека на какие-то романтические отношения. Хотя они были еще совсем молоды, в них уже появилось что-то от двух старичков. Когда они сидели рядышком на диване, невольно казалось, что в качестве фона им бы очень подошли застекленные полки со всякими диковинками и вертикальные жалюзи на окнах. Бобби всегда сидел рядом с Джонатаном, по-детски близко. Со стороны едва ли можно было определить, кто кого утешает. Через неделю Джонатан возвратился в Нью-Йорк к своей новой жизни.
Бобби закрыл ресторан и, спасаясь от долгов, объявил о банкротстве. Он устроился в булочную. Похоже, ему гораздо спокойнее среди полок, осыпанных мукой, коробок со свежими яйцами и пирожных.
Лишившись возможности платить за квартиру, он перебрался к нам. Теперь он живет наверху, в комнате Джонатана, спит на его узкой кровати.
Он нам не мешает. Честно говоря, мы даже рады той небольшой сумме, которую он платит, — Джонатан учится в университете, а дела у Неда идут все хуже и хуже. Он начал заказывать иностранные фильмы, которые не показывают в кинозалах торговых центров. Он заклеивает скотчем разлезающийся палас в прихожей.
Джонатан как примерный сын звонит домой каждое воскресенье. Из общежития он переехал в квартиру в Гринич-Виллидж. Я пытаюсь представить себе его жизнь: кино, кафе, музыкальные вечера в клубах, разместившихся в полуподвале. Я вынуждена все это воображать, потому что сам он ни о чем не рассказывает. Я узнаю от него только то, что его учеба идет хорошо и что ему не нужны кухонные принадлежности, постельное белье и новая одежда.
Иногда мне кажется, что я уйду от Неда. Просто возьму и уйду, как семнадцатилетняя девушка. Но на самом деле я не могу этого представить. Недавно я с удивлением поняла одну вещь: я привязана к нему всем своим существом. Он возбуждает во мне нежность и жалость. Будь он успешливее, может быть, я и решилась бы.