Дом на Локте Сатаны. Темная сторона луны
Шрифт:
– Иногда, – сказал он, – мне кажется, что в этом доме каждый нуждается в успокоительном. Я ничем не хотел вас обидеть, честное слово! Камилла в ярости, вот и все, а Мэдж думает, что это из-за вас. Янси и Рип в подвале, должно быть, с ненавистью смотрят друг на друга. Извинитесь за меня перед остальными, мне нужно бежать. Вы знаете, где они сейчас, не так ли?
Алан знал. В нижнем холле дедушкины часы, точность хода которых не пострадала за более чем двести лет, показывали двадцать минут пятого. Дверь в библиотеку была широко открыта. Доктор Шелдон взял шляпу со стола и покинул дом, оставив внутреннюю дверь неприкрытой. А Алан направился
В библиотеке на викторианской софе с желтой обивкой, в коричнево-бежевом платье, сидела, наклонив золотистую головку вперед и внимательно слушая, Мэдж Мэйнард. Позади рояля в одном из углов сидела Камилла и слушала гораздо менее внимательно. Боб Крэндалл стоял по другую сторону рояля, декламируя. Он был весь в стихах и полете, слоги перекатывались и взмывали ввысь.
В философию вдавались:
Где Адам ребро оставил?
Что насчет войны в Европе?
И «Геральд» ли «Триб» обставил?
Мир теперь гораздо лучше, Все же должен вам сказать, Что тоскую по пирушке, Когда номер сдан в печать.
Здесь он прервался, заткнул большие пальцы за ремень и принял напыщенный вид.
– Да, – сообщил он Камилле, – это довольно простенькая вещица, говорите вы. И все же она всегда мне нравилась. Она нравилась бы мне еще больше, если бы будущий поэт не употребил словечко «обставил». Никакой газетчик в жизни не скажет «обставили», так же как он никогда не скажет «первая страница», он скажет «первая полоса». Мы сказали бы «обошли», если вообще что-то сказали бы. Вот уже сорок лет или около того я помню об этом. Со всеми чертовыми большими синдикатами, сожравшими каждую чертову газету в городке, какие у вас могут остаться шансы?
46
«Геральд» и «Триб» («Трибюн») – распространенные названия американских газет
Мэдж подняла голову:
– Мистер Крэндалл, должны ли вы быть таким серьезным?
– Да, молодая женщина, когда я испытываю такие сильные чувства. У меня простая, примитивная натура. Я не могу не взвыть, получив пинок, и не чертыхаться, когда я зол. А в эти дни вполне достаточно всего, что может привести нас в бешенство.
Алан спустился по четырем ступенькам в библиотеку. Над камином в этой впечатляющей комнате висел портрет в полный рост, написанный маслом, на которым была изображена грациозная, светловолосая, голубоглазая женщина в вечернем платье по моде тридцатых годов. Алан едва взглянул на него. Он смотрел на Камиллу, которая привстала со скамейки за роялем, а потом снова села. Ее сходство с ангелом Боттичелли, розовым и белым, не могло скрыть даже выражение ее лица, еще более надменное, чем у Боба Крэндалла.
– Упомянул ли я словечко «большой»? – потребовал мистер Крэндалл. – Это все, что мы сегодня слышим. Большие синдикаты! Большое правительство! Большие налоги! Большой брат! – Он взвизгнул: – С этим чертовым правительством и его чертовым индустриальным курсом человек…
– Вы имеете в виду «чертов человек», не так ли? – нежно осведомилась Камилла.
– Что-то подсказывает мне, – сбавил звук мистер Крэндалл, – что у нас тут присутствует сладенькая болтушка со страстью к ехидным шуточкам. Хорошо. Скажем «чертов человек», он будет достоин этого прилагательного, когда наши левые покончат с ним. Раньше или позже ему потребуется разрешение от какого-нибудь бюрократа, чтобы сменить работу или спать с собственной женой.
– Вы женаты, мистер Крэндалл?
– Нет, слава богу. Я говорил…
– Мы знаем, что вы говорили, – заверила его Камилла. – И конечно, Алан согласен с вами. Он тоже хотел бы вернуться в восемнадцатый век. Когда Алан оказывается в ситуации, которая ему не нравится, он никогда не пытается рассуждать разумно или хотя бы разобраться в ней. Он просто теряет терпение и начинает чертыхаться.
Алан был в неподходящем настроении.
– В таком случае – как я должен отнестись к ситуации, Камилла? Тебе больше понравилось бы, если бы я разрешил ее математически?
– Не смей говорить ни слова против математики! – выдохнула она. – В высшей математике, для тех, кто способен понять, есть самые романтические и полные воображения понятия, о которых можно только мечтать! Математика дала нам век космоса…
– Ура!
– …и другие вещи, над которыми реакционеры язвят, поскольку ненавидят прогресс! В высшей математике… не то чтобы я сама продвинулась настолько далеко…
– Ну, я никогда к ней и не приближался даже на расстояние крика. Для меня математика означает деятельность этих вредных лунатиков А, В и С. В мое время они всегда отправляли поезда на высокой скорости из удаленных друг от друга точек, чтобы посмотреть, не столкнутся ли они где-нибудь посредине. Что, как сказал один человек, чертовски неудачный способ пользоваться железными дорогами.
– Разве там так говорится? – вспыхнула Камилла.
– Что говорится?
– Разве в задачках говорится, что два поезда находятся на одних и тех же рельсах? Нет, не говорится: ты знаешь это, но ты даже подумать не хочешь! Все, что требуется учебнику, – узнать, где поезда проедут мимо друг друга!
– А зачем это требуется чертову учебнику? Чтобы один инженер мог помахать ручкой другому или угостить его ягодой малиной, когда он будет проезжать мимо? Зачем?
– «Зачем, зачем, зачем?» Ты как маленький ребенок в детском саду! Все, что ты можешь, – задавать вопрос «почему»!
– Ну кто-то же должен спросить! Знаешь, Камилла, это напоминает юридическое решение, принятое однажды в Арканзасе по поводу спорного права дороги. «Когда два поезда приближаются к этому перекрестку, оба должны остановиться, и ни один не может продолжать следование, пока не проедет другой».
Это почти так же разумно, как большинство решений, которые издаются сейчас Верховным судом Соединенных Штатов. Но мы не закончили с твоими неутомимыми друзьями А В и С. Если эти придурки не устраивают крушения поездов и не вычисляют возраст своих детей, как будто не зная при этом, сколько лет соплякам, они занимаются другим. У двоих из них есть страсть выкачивать воду из цистерны, тогда как третий бедный тупица наливает в нее воду. Камилла, как много дней ты проводишь за этими занятиями?
Камилла вскочила на ноги:
– Я не желаю больше этого слушать! Меня т-тошнит от твоих проклятых поездов и цистерн с водой! Я готова убить тебя, Алан Грэнтам! И я бы это сделала, если бы не…
– Что «если бы не»? Не смотрела на меня сверху вниз с презрением со своих олимпийских высот?
– Об этом ты догадываешься, не так ли?
– Хорошо! – неожиданно воскликнула Мэдж, вставая с софы. – Если ты в самом деле так чувствуешь, Камилла, презирай его сколько твоей душе угодно. Но может быть, мы поговорим о чем-нибудь менее спорном?