Дом на Локте Сатаны
Шрифт:
– Так что же происходит в Грингроуве?
– Привидения, – ответил Ник, внезапно поднявшись.
– Привидения?
– По крайней мере, выглядит как привидение. Но это не все. Новое завещание. Таинственные женщины из плоти и крови появляются, а потом исчезают, будто никогда не существовали.
– Что за белиберду ты несешь? – резко осведомился Гэррет.
– Ага, задело! – усмехнулся Ник, к которому на минуту вернулась былая жизнерадостность.
– Я спрашиваю, что ты имеешь в виду?
– Дело в том, ваше степенство, что вы выглядели несколько странно, когда я спросил, женаты ли вы. Возможно, как выразились бы ваши коллеги по шоу-бизесу, вы встретили даму?
– Ну…
– Она блондинка, Гэррет? Помнишь маленькую Милли Стивене, которая жила по соседству с тобой в Уотфорде? Ты пятнадцатилетним мальчишкой втрескался в нее по уши. Милли была блондинкой, и ты клялся…
– Кого бы я ни встретил, – мрачно прервал его Гэррет, – это не имеет отношения к теперешней проблеме. Что тебя так беспокоит, Ник? Хочешь еще выпить?
– Нет, спасибо. Я немного не в своей тарелке – весь день почти ничего не ел и не хочу нагружаться перед обедом.
– Хорошо. Тогда сядь и расскажи обо всем подробно.
– По-моему, я писал тебе, – продолжал Ник, опускаясь на стул и беря очередную сигарету, – что между моими родителями и моим достойным дедом не было никаких контактов с тех пор, как отец покинул родные берега?
– Да, писал.
– Это было не совсем точно. Мой отец никогда не писал Кловису, если не считать возвращения его тысячи фунтов с соответствующими процентами, и я тоже, видит бог. Но тетя Эсси иногда присылала несколько строчек моей матери, которая добросовестно ей отвечала. Это бывало нечасто – раз в год или даже в два года, – но давало хоть какое-то представление о том, что творится в доме предков. Старый Кловис, о котором, возможно, лучше упоминать пореже…
– В тот единственный раз, когда я встретился с ним много лет назад, он не показался мне таким уж плохим.
– Естественно – учитывая, что ты никогда не сердил и не раздражал его. Впрочем, есть ли человек, о котором нельзя сказать того же самого? – Закурив сигарету, Ник с невеселой усмешкой посмотрел на собеседника. – Уверяю тебя, он был кошмарным типом. Мы все, Гэррет, странная и, возможно, не вполне нормальная публика, но мой дедуля был выдающийся экземпляр. Исключая минуты исполнения сентиментального обычая во время чьего-нибудь дня рождения (не важно, что это за обычай – насколько я знаю, его соблюдают и поныне), Кловис изводил всю семью чередованиями дурного настроения и приступов ярости. Это выглядело достаточно скверно, когда я и мои родители жили в Грингроуве, ну а потом… Достаточно почитать между строк в письмах Эсси, хотя она и считала старика Господом Всемогущим. Он превращал в ад жизнь всех окружающих, но с особым упорством – жизнь дяди Пена.
– Тем не менее, – прервал Гэррет, – насколько я понял, он оставил все твоему дяде Пену.
– Да, согласно завещанию, составленному в сорок восьмом году и помещенному Эндрю Долишем на хранение в сейф. Кловис не делал из этого тайны. «Ты этого не заслуживаешь, Пеннингтон, но ты мой сын». Даже Эсси все знала о завещании и тоже отмечала, что Пен этого не заслужил.
Ник сделал паузу, поводив рукой в облаке табачного дыма и пылинок.
– Мне всегда нравился дядя Пен, – с вызовом добавил он, – и я не хочу, чтобы его оставили в дураках.
– В каком смысле?
– Имей терпение – сейчас я все расскажу.
– Ладно, валяй.
– Мне нравился дядя Пен, – повторил Ник. – Конечно, он держался несколько театрально. Учитывая его страсть к сцене, думаю, он пожертвовал бы своими ушами, чтобы стать членом этого клуба. Но он обращался со мной, как со взрослым, а это верный способ заручиться привязанностью ребенка. Дядя Пен всегда находил время для разговора со мной, а уж говорить он умел! Он рассказывал мне разные истории – главным образом о привидениях. Хотя дядя Пен не верил ни во что сверхъестественное и смеялся над предположениями, будто мертвые могут возвращаться, его, как и многих людей такого сорта, привлекали разные ужасы. Я хорошо помню, как он тогда выглядел – еще более худой, чем ты, но, в отличие от тебя, хрупкого сложения, да и здоровьем дядя Пен был слаб. Как сейчас, вижу его прогуливающимся по саду и декламирующим стихи. В то время мои представления о поэзии ограничивались Киплингом или «Горацием на мосту» твоего друга Маколи. А это была настоящая поэзия – Ките, Донн, Шекспир. Но Кловис ненавидел поэзию так же, как и театр. Теперь мы знаем, что старый черт втайне восхищался тем, как мой отец умел ему противостоять.
– А твой дядя Пен этого не умел?
– На такой вопрос нелегко ответить. Подростки многое слышат, но они не понимают своих взрослых родственников, которые кажутся им непредсказуемыми. Прошло много времени, прежде чем я об этом задумался и попытался вытянуть из родителей какую-нибудь информацию. Вроде бы много лет назад Пен вышел из повиновения. Это произошло весной двадцать шестого года, когда я еще ходил в детском комбинезончике, а дяде Пену было всего двадцать с небольшим. Моя бабушка умерла в двадцать третьем году, оставив ему солидную сумму. Однажды, после очередного дедушкиного приступа ярости и ссоры с Эсси, он спокойно упаковал чемодан и покинул дом. Вскоре выяснилось, что дядя Пен снял виллу в Брайтоне и живет там с какой-то актрисой, чье имя я забыл или не знал вовсе. Господи Иисусе! – воскликнул Ник, воздев руки к небу. – Можешь вообразить благочестивый ужас Кловиса и испуганное щебетание бедняжки Эсси? Но это недолго продолжалось. Притягательная сила фамильного дома оказалась слишком мощной. В сентябре того же года Пен вернулся в Грингроув, а капризы и актриса были временно забыты.
– Временно?
– Если можно так выразиться. Теперь нам придется перескочить тридцать с лишним лет – в лето пятьдесят восьмого года. Кловис уже давно составил завещание. Если ситуация в Грингроуве не стала лучше, то она, по крайней мере, казалась стабилизировавшейся. Но затем, в возрасте пятидесяти четырех лет, дядя Пен неожиданно и тайно женился.
– Женился?
– Вот именно. На женщине моложе его более чем на двадцать лет.
Хотя эти слова были вполне обычными, они болезненно кольнули в потаенный уголок сердца Гэррета Эндерсона. Ему показалось, будто стены маленького душного бара начали надвигаться на него.
– Моложе на двадцать лет? – переспросил он. – Кто эта девушка, Ник? Как она выглядит?
– Откуда я знаю, черт возьми? Разве я разговаривал или переписывался с кем-нибудь из родственников?
– Ладно, не злись.
– Ее зовут Дейдри. – Ник бросил окурок в пепельницу. – Могу тебе сообщить только то, что она происходит из очень хорошей семьи. Правда, денег у нее никаких, но во всех прочих отношениях она вполне приемлема – даже старина Долиш это признает. «Очаровательная молодая леди, – говорит он, – и очень сговорчивая. Она вполне подходит Пеннингтону и даже произвела хорошее впечатление на твоего деда». Насколько я понял, дядя Пен познакомился с ней на концерте, и они тайком зарегистрировали брак, как мои родители в двадцать втором году, после чего Пен привел ее домой.
– И что сказал старый Кловис?
– Что он мог сказать, увидев, что девушка идеально подходит Пену, тем более что тот был уже далеко не молодым петушком? Если ты думаешь, что все прошло гладко, то ты не знаешь Кловиса. Но девушка ему понравилась, и в конце жизни у него даже характер немного улучшился. Как бы то ни было, Кловис может подождать, ибо мы приближаемся к последнему акту и взрыву. Как тебе известно, двадцатого марта этого года у отца случился сердечный приступ в гимнастическом зале его клуба, и через час он умер в пресвитерианской больнице. На следующей неделе, когда мы все еще были заняты похоронами и прочими хлопотами, моя мать получила последнее письмо от тети Эсси. «С прискорбием сообщаю, что бедный отец скончался во вторник вечером. Но не горюйте, ибо он покоится в мире». (На деда это не слишком-то похоже.) Кловис бродил по саду при восточном ветре, устраивая разнос садовникам, а бронхопневмония в восемьдесят пять лет не шутка даже с нынешними чудодейственными лекарствами. Короче говоря…