Дом на Озерной
Шрифт:
На Тетерина работали как минимум два физических закона: закон сохранения энергии, согласно которому, как известно, если в одном месте убыло, то в другом непременно прибыло; и закон сообщающихся сосудов. Потому что, как бы далеки ни были друг от друга Тетерин и Мария, сосуды их время от времени все-таки сообщались.
Нельзя, конечно, сказать, что сила, покинувшая Марию в результате неожиданного удара судьбы, вся так уж прямо, мгновенно и целиком перешла к Тетерину. Нет, если бы такое случилось, он бы, наверно, сумел полететь к звездам или, на худой конец, с выгодой для себя стал бы заниматься концами потолще, перейдя из унылого племени терапевтов, скажем, в жизнерадостный
Он окружил ее заботой, которая раньше ему не позволялась. Мария почти не выходила из комнаты, проводя все свое печальное время в кровати, а он укутывал ее одеялом, поправлял подушку, держал за руку, поил бульоном и чаем, приподнимая для этого жену за спину как ребенка. В этом еще не было ничего особенно мужественного или чего-то такого, что изменило бы их сексуальный статус, однако Мария, так или иначе, при всех этих его нехитрых действиях, в общем-то, отдавалась ему. Иного слова не подобрать.
Коротко говоря, в Тетерине просыпался мужчина. В качестве первого и, пожалуй, самого яркого гендерного признака в нем проявилась наклонность к хвастовству. Мужчина может сражаться на войне, открывать новые планеты, создавать шедевры и так далее, но если он не сообщает об этом женщине, причем не всегда в преувеличенных тонах, он явно не до конца ощущает себя мужчиной. Хвастовство – такой же вторичный половой признак, как «адамово яблоко» или растительность на лице.
Предметы, при помощи которых Тетерин в качестве первой пробы начал рисоваться перед Марией, были, надо признать, лишены возвышенного порыва. Он рассказывал о том, как ловко ему удалось отстоять свой прогоревший в ночном сражении плащ, после того как Томка обрезала его и хотела забрать в качестве рабочей курточки для Степана. Он смазал пружины своей дико скрипевшей до этого раскладушки, а потом закрывал и раскрывал ее как огромную книжку, демонстративно усаживался на нее и даже подпрыгивал, рискуя порвать старый брезент. Мария несколько удивленно следила за этими трансформациями, улавливая, впрочем, их подлинную природу давно ожидаемых и все никак не наступавших метаморфоз. На ее глазах с Тетериным происходило то, что обычно происходит с подростком, а он тем временем радостно и с готовностью предавался новым для него пубертатным забавам.
Поэтому когда ей позвонили из фонда и сообщили о том, что она должна явиться к ним в офис для подписания документов об отчуждении квартиры, она протянула телефон мужу.
– Поговори с ними.
– Но договор ведь оформлен на тебя, – еще по привычке растерялся он. – Это же твоя квартира.
– А кто у нас мужчина, в конце концов?
Тетерин взял трубку, еще раз посмотрел на жену, потом выслушал то, что ему сказали, и, наконец, ответил:
– Хорошо. Я сам к вам зайду.
Николая от работ по восстановлению веранды, разумеется, освободили. Дело было не только в его гипсе, но и в том, что, по общему мнению, он и без того уже проявил себя молодцом. Поэтому у него образовалось достаточно свободного времени для своих собственных забот.
Забот было две. Первая состояла в том, чтобы максимально избегать настырную Катю, которая при каждом удобном случае спрашивала его о третьей ноге, а во-вторых, Николаю надо было сменить внешность.
Он выпросил у Галины Семеновны семейный фотоальбом, и она, тронутая его вниманием, полчаса просидела с ним на диване, рассказывая про тот или иной снимок, сбиваясь, погружаясь невольно в давние счастливые времена и совершенно позабыв про тесто на пирожки, которое давно подошло и, как белесый ядерный гриб, обволакивало кастрюлю.
Впрочем, рассказы о том, как Валя вернулась из пионерского лагеря с порезанной ногой, а Мария на выпускном затмила всех своим розовым платьем, если и вызывали интерес у Николая, то лишь для формы, лишь для того, чтобы поддержать энтузиазм Галины Семеновны, – на самом деле пристально он рассматривал только фотографии Димки. Когда Галина Семеновна, все-таки вспомнив о своем тесте, убежала из комнаты, Николай аккуратно вынул из альбома все недавние снимки своего товарища по бизнесу и разложил их на столе. Пять минут он поглядывал то на эти фотографии, то на свое отражение в большом старом зеркале, которое висело над диваном, морщил лицо, оттягивал веки, а затем вернул все снимки, кроме одного, в семейный альбом.
Фотографию он принес Женьке. Та сидела в палисаднике и подрисовывала в глянцевом журнале усы и рожки всем худым знаменитостям. Особенно мило с усами выглядела Виктория Бекхэм, а рога удивительно шли Сергею Звереву. Журнал Женька утащила у Томки.
– Классно получается, – сказал Николай. – А ты случайно подстригать не пробовала?
– Собак пробовала, – ответила Женька. – И еще кукол.
– А меня можешь подстричь? – он показал ей Димкину фотографию. – Вот так, например.
– Ну, я не знаю… Вот если бы вам надо было усы нарисовать…
– Усы не надо.
– Или рога…
Женька слегка насмешливо и вместе с тем как бы заигрывая улыбалась. Николай немедленно принял игру.
– Сначала подстригаешь – потом рога.
Женька тряхнула головой:
– Договорились.
Ей нравилось, когда люди вели себя смешно.
Пока она возилась вокруг него с ножницами, между ними возникли самые настоящие приятельские отношения. Женьке нравилось, что взрослый и наверняка серьезный мужчина отвечает на ее шутки, подмигивает ей и совершенно не тяготится ее обществом. Через десять минут она раскрепостилась настолько, что смогла спросить его насчет своей полноты, причем вопрос этот ей дался на удивление легко.
– Да ты просто идеал женской красоты, – не раздумывая, ответил Николай, сдувая с носа обрезки волос. – Подожди еще немного, сама увидишь.
– А сколько ждать? – спросила Женька, опуская ножницы.
– Сколько ждать – это неважно. Пойми, полнота должна быть во всем – полнота чувств, любви, полнота жизни. Ты еще сама удивишься, сколько людей будет тебя любить. Время работает на тебя, радуйся жизни.
– Вы правду мне говорите?
Женька смотрела на Николая в зеркало, пытаясь уловить в его глазах насмешку, но на зеркальной поверхности, прямо там, где отражался его левый глаз, сидела большая муха, и Женька так и не смогла решить – шутит он или говорит серьезно.
– Конечно, правду, – подмигнул ей Николай правым глазом. – Я вообще никогда не вру.
Пока они так разговаривали про счастье, в комнату незаметно просочилась Катя. Она тихонько уселась в углу и принялась манипулировать своими куклами. Куклы почти все были без ног, и только одна роскошная Барби почему-то все еще сохраняла обе изящные конечности. Каждую оторванную ногу Катя примеряла этой красавице, и, когда ей, наконец, удалось подобрать подходящую по размеру ножку, она с помощью синей изоленты закрепила ее на кукле, а затем натянула на нее платье. Напевая невинную детскую песенку, Катя начала играть своим трехногим чудовищем, а Николай со страдальческим выражением на лице следил в зеркало за этим театром ужасов. Катя подняла взгляд и радостно улыбнулась ему. Николай резко отвернулся в сторону.