Дом одинокого молодого человека: Французские писатели о молодежи
Шрифт:
— «Вчера я поймал бабочку, — прочла Анна, — и надеюсь привезти ее тебе; у нее темные крылышки, они такого цвета, как бывают твои глаза, когда…»
Дальше Анна не читала; она ворковала, или, если угодно, токовала, заменяя многие слова стыдливыми «и так далее» и зарываясь в подушки, как тетерочка на жнивье.
Элен улыбнулась. Каждая из них получила по три письма, и Элен, в свою очередь, выяснила, что у лианы листья такие же бархатные, как у нее, то есть у Элен, кожа, когда… Завидовать друг другу им не приходилось, и даже сердца у них одинаково (легонько) сжимались при мысли о том,
— Как странно, — сказала Анна, — странно думать о мужчинах, которых мы, хоть они нам и мужья, толком не знаем. Мы стали женами двух лекторов, они были великолепны в зале «Плейель», а на кого похожи сейчас, обросшие, все в ссадинах и царапинах…
— А уж это, моя милая, — сказала Элен, — такая у них работа. И за двадцать тысяч километров они от тебя или в соседней комнате, — дела не меняет; как бы там ни было, а мужчины всегда живут двойной жизнью. Из трех женщин две (третья — просто клуша) умирают от желания узнать, каковы их мужья «на работе», но не тут-то было…
— Хм, — вздохнула Анна, — мне бы очень хотелось, чтобы работа Роже была в соседней комнате!
— Письма написаны три месяца назад, — сказала Элен, — еще две недели, и…
Рок избрал именно эту минуту, чтобы объявиться в невыразительном облике комментатора теленовостей:
«Из Белема сообщили, что экспедиция братьев Шове внезапно оборвалась трагедией. Как известно, Пьер и Роже Шове отправились изучать район между реками Арипуаном и Журуэной. На лагерь наших соотечественников ночью напало индейское племя, доселе не вступавшее в контакт с цивилизацией. Чудом спасшиеся носильщики экспедиции рассказали, что один из братьев — увы! — убит, другой взят в плен индейцами, похожими на известных Живарос. Вот последние фотографии двух путешественников…»
Жак Гайяр-Лабори обрадовался, что из-за скопления машин ему не удастся поставить свой «моррис» возле дома № 7 по улице Бо-зар, куда его отправили с поручением… ну и поручение же, и почему только на него навесили эту неприятную обязанность? Хорошо еще, что эта мучительная встреча хоть немного оттянется, пока он будет искать место для стоянки, ведь встреча будет неизбежно мучительной — положение-то щекотливое, да, да, это именно то слово, и к тому же все это весьма тягостно: непонятно, что изображать на лице, какую занять позицию, тем более, дело-то, с точки зрения закона, очень непростое, тут неизбежно возникнут осложнения, а «я в это дело по уши завязать не желаю», — подумал он, поворачивая на улицу Бонапарта, к набережной, — «но и грубияном прослыть тоже бы не хотелось».
Как и многие молодые люди его круга и его возраста, Жак Гайяр-Лабори, помечтав о карьере дипломата и попробовав себя в общественных науках, оказался перед выбором: страхование или автомобильная индустрия. В данный момент он почти жалел, что избрал страхование (Контора «Лабори и Бошан», солидная фирма, прекрасное бюро, роскошная мебель от Кнолля и так далее) вместо того, чтобы объединиться с одним из своих родственников по фамилии Дьелафуа и войти в директорат агентства Альфа-Ромео-Париж (солидная
«Гарантировать двести тысяч франков в подобном случае — это много, — размышлял он, — но, в конце концов, страховая фирма должна когда-то рисковать. В любом случае, — подумал он, ставя машину на углу возле института, — речь идет о двух разных контрактах, а не о какой-то общей страховке, и (стоя на пороге дома № 7, он мобилизовал всю силу духа) главное — это выяснить, КТО умер. Хотя (он уже звонил в дверь квартиры) мы оказались в ситуации парадоксальной, да, да, парадоксальной, — это именно то слово, если не сказать больше».
— Жак Гайяр-Лабори из Конторы «Лабори и Бошан», мое почтение, мадам!
— Добрый день, мсье, — сказала Анна. — Входите же, будьте так добры.
Жак Гайяр-Лабори был поражен тем, как легко встретили его в этом доме. Он очень боялся беседы наедине с новоиспеченной вдовой. Соболезнования застряли у него поперек горла. Молодая женщина, сидевшая против него в рыжем костюмчике из ангорской шерсти (узкая юбочка и свитерок под горло), с совершенно невозмутимым лицом, на котором светилась дружелюбная улыбка, никакого сострадания, даже светского, вызвать просто не могла.
— Долг мой, — произнес посетитель, — встретиться с обеими мадам Шове по поводу трагической истории…
— Я — мадам Роже Шове, — сказала Анна.
— О!.. О! — на разные лады несколько раз произнес Жак Гайяр-Лабори, потому что безмятежность собеседницы совершенно выбила его из колеи…
— Я подозреваю, — сказала Анна, — что вы хотите поговорить с моей свояченицей, мадам Пьер Шове. Она придет сюда с минуты на минуту.
— Но, — сказал молодой человек, — то есть я хочу сказать, что те, кого я представляю, оказались в ситуации… щекотливой, да, пожалуй, это подходящее слово, так как страховка, вы это, конечно, знаете…
— Разумеется, это двести тысяч франков…
— Совершенно верно. Но, поскольку мы пребываем в полной неясности относительно личности того… я имею в виду человека…
— Никакой неясности, мсье, нет. Теперь уже нет.
— Вам что-то удалось разузнать? — спросил он.
— Увы, новых сведений нет, по-прежнему тишина; но если сопоставить все известные нам свидетельства, вывод напрашивается сам собой. Вне всякого сомнения, мой муж — в плену, а Пьер Шове…
И Анна развернула свой довод, из которого следовал этот категоричный вывод. Ее убежденность была заразительна.
— Стало быть, — сказала она, — все связанное со страховкой меня никоим образом не касается. А вот и моя свояченица… Дорогая, знакомься, это мсье Гайяр-Бошан из Конторы «Лабори и Гайяр»…
— Жак Гайяр-Лабори из Конторы «Лабори и Бошан», — представился Жак Гайяр-Лабори.
— Ну хорошо, я вас оставляю, — попрощалась Анна и вышла.
— Прежде всего, мадам, позвольте мне выразить вам соболезнования по поводу трагедии, которая…
Ни одежда (свободная шерстяная блуза в яркую шотландскую клетку и прямая юбка с клетчатыми карманами), ни поведение молодой женщины никак не вязались с предложенной темой для разговора, и Элен поспешила покончить с недоразумением.