Дом одинокого молодого человека: Французские писатели о молодежи
Шрифт:
XI
Булонь, 5 августа
Вчера, когда я открыл глаза, ливень хлестал по стеклам «Винтерхауза». К десяти в тучах образовался просвет, я взял теннисную сумку и ракетку и вышел из спальни. На лестнице никого, в гостиной тоже.
Когда я подходил к клубу, дождь припустил с новой силой. В машине комиссара я увидел Анри и Эльзу. Она что-то говорила, он восхищенно смотрел на дождь. Он всегда с восторгом взирает на воду, льющуюся с небес, поскольку дождь — его лучший союзник: этакий симпатичный
Я перешел улицу, Анри подозвал меня, и я сел в машину. Эльза рассеянно подставила мне щеку для поцелуя.
— Что будем делать? — спросил Анри.
— Подождем.
— Даже если дождь прекратится, играть нельзя.
— Он прав, — сказала Эльза. — А не махнуть ли нам в Довиль? Перекусим в каком-нибудь кафе на свежем воздухе или в «Драккаре».
— Подождем еще немного.
Мы ждали, но напрасно: дождь разошелся вовсю, вынуждая тех из теннисистов, что упорно продолжали играть, натянув поверх маек свитера и поменяв обычные ракетки на нейлоновые, укрыться в здании клуба.
Первой об Одиль заговорила Эльза. Сказала, что находит ее красивой и милой, особенно потому, что представляла ее себе иначе. Где она сейчас? Я сказал, что понятия не имею и согласен на Довиль. Пока Анри включал зажигание и выруливал на первой скорости, Эльза корила меня за то, что я не знаю, где Одиль, — можно было бы прихватить ее с собой. Я спросил:
— Зачем? Тебе скучно?
Она пожала плечами.
— Да нет. Просто чувствую, что эта девушка могла бы стать моей подругой.
— А как ты это чувствуешь?
— Ты мне надоел! Чувствую, и точка. Есть в ней что-то, чего нет в других девчонках.
— Она что, устроена как мальчик? — удивленно спросил Анри.
Снова пожатие плеч.
— Она… Она не выглядит идиоткой, вот. Не знаю, как сказать иначе.
— Ты могла бы сказать это не так грубо, — заметил я.
— Ну, у нее вид не идиотский, — поправилась она с покорностью, замаскированной усталостью. — Так тебе подходит?
Мы ехали в Довиль. Море было в зеленых переливах, из-за дождя песок потемнел, превратившись из бежевого в охристый. Эти осенние краски, плащи и боты на редких прохожих, запах соли и мокрой листвы, напоивший воздух, даже вереница автомобилей, уходящая за горизонт, — все это детали довольно печальной картины, обычной для конца каникул. Я всегда созерцаю ее с удовлетворением: она означает, что осень уже наступила или подходит, а с ней вернутся и одиночество, и прогулки по освободившемуся от гостей и чисто вымытому сентябрьскими приливами пляжу, и бесконечные беседы без слов с Венерой. Но сейчас, сидя в машине со спортивной сумкой в ногах, я не ощущал никакого удовольствия.
После Блонвиля я спросил Эльзу:
— Ты знаешь, почему вчера вечером Одиль оказалась у вас?
— Разве не ты привел ее?
— Нет. Твоя мать.
— Да? Она мне ничего не сказала.
— Почему она ее пригласила? Она знала, что я буду у вас, и она знает, что все летние обитатели «Винтерхауза» — мои заклятые враги.
В зеркальце я увидел глаза Анри, в них не было мягкости, благожелательной иронии и рассеянности, которые я привык в них читать. Взгляд его был суров и сострадателен одновременно. И еще полон усталости, той, что я подметил в Пауле два дня назад.
Эльза повернулась ко мне, оперлась о спинку сиденья и спросила:
— В чем виновата Одиль?
— Ни в чем. Я хочу быть один в своем доме.
— Разве вчера нам было плохо?
— Не знаю. Я играл.
— Прекрати, — попросил Анри.
— Что прекратить?
— Да это, — сказала Эльза. — Мы с Анри боялись, как бы ты шею себе не свихнул… глядя на танцующую Одиль. Да нет, куда там! У тебя чертовски гибкая шея.
— Не понимаю.
— Я редко видел, дружище, чтобы ты так плохо играл.
— Откуда тебе знать, как я играл?
— Да по стуку.
— Вы же были метрах в десяти от меня, и к тому же музыка…
— Ты три раза расплачивался за проигрыш, — ответил Анри, обгоняя какую-то машину.
И зря он пошел на обгон: впереди как раз показался светофор, и машина нас нагнала.
На другой стороне дороги голосовала какая-то девушка. В белых брюках, красной майке и золотистом козырьке.
— Вот видишь — это судьба, — проговорила Эльза.
Анри вовремя развернулся, так как перед Одиль уже остановился «мерседес». На секунду мне показалось, что мы опоздали — водитель уже распахнул дверцу. Но Одиль отрицательно мотнула головой, приготовилась рассмеяться, но увидела нас, и ее насмешливый вид преобразился в сердечную улыбку. Эльза опустила стекло и окликнула ее. Одиль подошла. Села в машину, сняла козырек, поцеловала Эльзу, пожала руку Анри и лишь через несколько секунд оглянулась на меня.
— Как дела?
— Все в порядке.
Анри еще раз развернулся, и мы двинулись дальше под щебет подружек. Я прижался к стеклу. Ливень все усиливался. Одиль рассказывала, как рассорилась со своей семьей во время завтрака в кафе. Из-за Катрин Гольдберг, которая вела себя с Паскалем как шлюха. Я улыбнулся, не отрываясь от стекла.
— Дело не в том, что я ревную или обожаю Паскаля, — говорила Одиль. — Но нужно же соблюдать хоть какие-то приличия. Хотя бы минимум.
— Паскаль ваш дружок? — поинтересовалась Эльза.
Вместо ответа Одиль уклончиво вздохнула.
— Как вам мой козырек? Я купила его утром. Что-то я очень много всего покупаю последнее время. Придется заложить мамину лавку, если так пойдет дальше.
Мы проехали заправочную станцию, и тут Эльза, возвысив голос почти до крика, попросила остановиться. Анри резко затормозил. Шины заскрипели по асфальту; мы остановились, Анри пришлось снова включать зажигание.
Эльза, нисколько не смутившись, даже не извинилась. Она объявила, что у нее появилась идея.
— Нет, скорее две идеи. Первая — предлагаю всем говорить друг другу «ты». Так приятней. Согласен, Эрик?
— Если хочешь.
— Согласна, Одиль?
— Согласна.
Опасливым голосом Анри спросил:
— Ну а вторая идея?
— Мы едем в Париж.
Анри снова притормозил, утер лоб рукавом. И только собирался издать нечто похожее на протестующий возглас, как Эльза осведомилась:
— Сколько у тебя бензина?
— Почти не осталось.
— Врунишка. Стрелка на середине.