Дом Полнолуния
Шрифт:
Нет, хватит с меня. Хватит.
В круговерть сна, бессвязного и непонятного, ворвался шум воды. Еще в полудреме я расшвырял барахло, которым укрывался, и скатился на пол. Осмотрелся. Под потолком покачивалась тусклая лампочка на шнуре, которую я предусмотрительно зажег вечером, в окне была темнота, оттуда тянуло ледяным сквозняком. Мой этаж наполнен шумом воды. В который раз меня постиг невидимый ночной потоп. Это происходило уже бессчетное количество раз, а я все не могу привыкнуть.
Я стоял у окна, смотрел, как растекается лужа, считал про себя вдохи-выдохи, чтобы немного успокоиться. Потом шум воды в коридоре
Как я и предполагал, в коридоре было пусто и сухо. Вдалеке серело окно, за углом мигала лампа, изредка посылая оттуда снопы призрачного света. Тут краем глаза я заметил какое-то движение, резко обернулся. Внутри все оборвалось, и на секунду стало совершенно пусто. Под стеной, в нескольких шагах от моей комнаты, что-то было. Что-то серебристое, не очень большое, наверное, живое, потому что шевелилось. Оно дергалось и выгибалось, словно хотело прыгнуть всем телом, но не могло. Я оторопел, потом подошел ближе. Мокрое шлепанье сильного, ловкого тела, серый перелив плавников. На полу в коридоре билась довольно большая рыба, невесть как сюда попавшая. То есть очень даже как, ее водой сюда принесло. Она извивалась упорно и сильно, потом замирала на секунду, выгнувшись дугой, чтобы поймать немного воздуха, но ничего не выходило, и рыба снова начинала биться, негромко шлепая хвостом об пол. Определенно, долго ей так не протянуть.
В душевой, что возле моей комнаты, есть большая железная бочка, почти до верху заполненная водой. Одно время, когда Дом баловался отключением воды, я делал в этой бочке запас. Там и сейчас должно быть, причем вода не зацвела. Я подошел к рыбе и попытался ее схватить, но это было совсем не просто. Она была сильная, скользкая, легко вырывалась у меня из рук, а я боялся ей повредить. Потом рыба ослабла, стала биться тише и все чаще замирать, хватая воздух жабрами. Тут я ее и схватил. Она дернулась в ладонях, затихла, выгнувшись. Я бегом кинулся в душевую. Дверь заклинило, так что пришлось налечь на нее плечом. Бочка оказалась на месте, под дальней стеной, выложенной белым кафелем. Рыба еще шевелилась и делала слабые попытки вырваться. Я опустил ее в бочку и разжал руки. Несколько секунд ее тело было неподвижным, а потом в него вернулась жизнь. Рыба шевельнула хвостом, сначала вяло, потом увереннее, описала небольшой круг, а потом плавно шевельнула плавниками и нырнула на дно бочки, видимо, отлеживаться и успокаиваться. В отблесках флуоресцентной лампы ее тело казалось серебряным. Ничего, – сказал я рыбе, – и это мы переживем. И пошел спать, потому что завтра – сложный день, есть нечего, и надо срочно где-то найти.
Вот так появился Вильям. Имя ему я придумал на следующий день, вернее, оно само придумалось, с ударением на последнем слоге. Вильям – ну и Вильям. Наутро, после недолгого сна, в котором меня преследовал шум воды и запертые двери, я проснулся разбитым, смутно припоминая, что же там такого произошло ночью. А потом вспомнил – ах, Вильям! И побежал смотреть, есть ли он на самом деле. В окна лился желтоватый дневной свет.
Вильям оказался настоящим. Он не развоплотился, не превратился в тряпку или мятую газету, не издох от удушья в тесной бочке. Он был живехонек, даже приободрился, плавал от дна к поверхности и, когда я подошел к бочке взглянуть на него, замер и сделал «бульк», как умеют делать только рыбы. При этом он как будто посмотрел на меня. Вильям меня узнал. Я помахал ему и коснулся воды пальцем. Ты у меня будешь Вильям, – сказал я ему, а Вильям снова поднялся к поверхности и описал круг почета.
Вильям оказался рыбой типа селедки, я не очень разбираюсь. Он прекрасно прижился в пресной мутной воде из-под крана. Вильям – на редкость красивая рыба, с чешуей, отблескивающей серебром, и мощными плавниками.
В тот день я нашел еды: консервов и сухарей. Притащил в комнату, варить что-нибудь мне стало лень, и я вскрыл банку консервов, а потом растер сухарь и понес его Вильяму. Селедки, вполне возможно, едят сухари, а если даже и не едят, все равно придется, потому что больше ничего нет. Вильям все съел, так что проблема с питанием тоже разрешилась.
Зима пришла надолго. Весь двор был завален снегом, каждый вечер за окнами начиналась метель. Холодно. По коридорам гуляет ледяной сквозняк, я кутаюсь в куртку, а иногда прихватываю с собой драное одеяло. Если просунуть в дырку посредине голову, то получается вполне сносное пончо. В нем можно выходить на улицу.
Теперь я часто сижу в душевой у бочки и смотрю, как Вильям выписывает круги, а завидев меня, делает «бульк». Я слушаю, как за стеной воет ветер, как он кидается на бетонную громаду Дома, а с ним – орда снежинок. В коридорах шуршит мятая бумага, хлопают двери, дребезжат оконные стекла, и мне кажется, что я убежал от всего этого на секунду. Я закутываюсь в одеяло поплотнее и смотрю, как в прозрачной глубине шевелит плавниками Вильям. Мы похожи – у каждого своя бочка и горсть крошек. Только вот мне не на кого смотреть из-под воды и пускать пузыри, и если меня вдруг выбросит на холодный цементный пол ночного коридора, где нечем дышать, никто меня спасать не кинется. Я сижу и смотрю на Вильяма. А иногда разговариваю с ним. За стеной надрывается ветер.
Тогда вечером я ходил по комнате из угла в угол, подходил к окну и подолгу стоял, прижавшись лбом к стеклу. Ветер поднялся еще днем, а к темноте усилился, выл и дребезжал стеклами. От окна веяло холодом. Что-то я забыл. Чего-то не сделал или не услышал. Не увидел. Что-то происходит сейчас в Доме именно из-за этого, я не могу объяснить, почему так. Вот уже несколько дней мне неспокойно. Дом продолжает свои шуточки, но даже здесь что-то не так. Я где-то ошибся, я знаю, и самое страшное, что уже ничего не поделаешь. Шевелится внутри меня какое-то существо, очень похожее на совесть. Что-то я пропустил, убил. А может, помог убить. Или помогаю сейчас.
А Дом как будто отвлекся от меня в ожидании чего-то большего и изредка подбрасывал мне всякие каверзы, чтобы я не заскучал. Может быть, все дело в свете. Он кажется мне слишком ярким. Все звуки приблизились и стали невыносимо резкими. Я слышу, как в дальнем конце коридора падают капли в душевой, и, главное, я слышу ветер. Оказывается, он все время говорил со мной, только я не понимал. А сейчас почти понял. Он поет тысячей голосов. Это началось с приходом зимы. Вместе с зимой ко мне пришла тревога, почти новое чувство. Не тупое отчаяние повседневности, не ужас кошмарных снов, не безнадежность подвальных коридоров. Тревога. Странное беспокойство, скребущееся где-то в животе. Я зажигал везде свет, чтобы разогнать ночь, садился в угол и прижимал к груди топор, затравленно оглядываясь по сторонам.
Дом что-то затеял, я знаю. Все эти затихающие шаги, далекие шумы, танцы света и тьмы – неспроста они преследуют меня так настойчиво. Что-то приближается.
Мне не хотелось спать. Что-то искало меня, что-то притаилось в темных углах, вынюхивая мои следы, и теперь оно, кажется, нашло меня. Я еще не знаю, что, не знаю, есть ли оно на самом деле. Просто мне ужасно неспокойно, а по ночам страшно смотреть в окно. Кажется, что кто-то стоит снаружи и вглядывается мне в глаза. Кто-то, кто-то у дверей.