Дом Полнолуния
Шрифт:
Город спал. Потому что осень, и сыро, и холодно, и полседьмого утра, и небо затянуто серым… По улочке шла девушка.
Она медленно ступала босыми ногами по холодной осенней слякоти. Недавно шел дождь, и, кажется, собирался пойти еще. Размокшая земля еле слышно чавкала, отзываясь на неуверенные шаги. Девушка шла и вглядывалась в темные окна, вздрагивая от утренней сырости. В некоторых квартирах зажигался свет, и тогда она вся устремлялась к новому желтому огоньку, как будто встретила знакомого,
Где-то далеко, над морем, должно быть, собрался туман – протяжно-усталые стоны маяков чуть доносились до стертых булыжников мостовой, рассеченных трамвайными рельсами. Была осень.
Девушка шла и шла, неизвестно, куда и зачем, никем не замеченная, никому не нужная, ко всему безразличная. Под ее глазами залегли густые тени, между бровями вертикальными черточками врезались две безжалостные морщинки.
Пожилая дворничиха, сгребавшая листья в подворотне, окинула девушку подозрительным взглядом. «Ишь, дылда здоровая, нет, чтоб работу себе найти, так она уже с утра раннего…» – неодобрительно подумала дворничиха и сплюнула в кучу мусора.
Наверное, был входной. Продрогший студент-медик, возвращавшийся с ночного дежурства, буквально наткнулся на нее, выскочив из какого-то переулка. При виде ее босых ног, открытой шеи и влажных волос студента взяла легкая оторопь. Он отступил на шаг и даже открыл рот, чтобы сказать «извините». Она подняла на него задумчиво-отрешенный взгляд, посмотрела сквозь и пошла дальше, не сказав ни слова. Мертворожденное «извините» растаяло в воздухе облачком пара. «Да, много у нас сумасшедших последнее время развелось, – подумал студент-медик, поплотнее застегнув куртку и спрятав руки в карманы. – Непременно же схватит пневмонию, а потом лечи ее… бесплатно…»
Город терпел утро. Большая часовая стрелка ползала по замкнутому кругу. По кругу ездили трамваи, ходили люди, плавали облака, летали птицы. По кругу светило солнце.
Девушка медленно шла по улице, хотя давно уже успела порезаться и замерзнуть. Из распоротой ступни выбиралась кровь, тело энергично встряхивал озноб. Девушка шла. «Возможно, человек ко всему привыкает, – подумала вечная старушка, увидев ее из окна кухни, – и к такой жизни тоже…»
Улочка расширилась и незаметно влилась в маленькую круглую площадь. Трамвайные рельсы сделали круг и уползли куда-то по соседству. В центре площадного пятака стоял домик диспетчера, ночной киоск и кучкой толпились люди. Девушка прошла еще шага два и остановилась.
Во влажном утреннем воздухе ленивая сумятица разговоров главенствовала над всем. Голоса звучали негромко, но очень четко, словно вплетаясь в канву испорченного радио-эфира.
– Ах, Паливаныч, да что же вы такое говорите! – причитал женский голос, облаченный в шубу и тюрбан.
– А мы завсегда так, старая гвардия, – отвечал мужской.
– А где же Пеца? Почему нет Пецы? Он же обещал! – молодой беспроблемный дискант.
– Да ты что, не знаешь его вечные задвиги?
– Да, так вот, сидим мы, ждем, а его все нет, и Пеца говорит, ну, блин, чего ж его все нет…
– А мы тебя ждали, а ты не пришел, помнишь…
Они говорили еще что-то, кажется, рассказывали какой-то анекдот, довольно скабрезный, потому что сначала один из них что-то бормотал, а потом, давясь смехом, визгливо выкрикнул: «Сверху! Сверху, нет, ты понял?!» – и раздалось ржание.
– Такой весь из себя…
– А она еще с ним встречается?
– Нет, послала давно, и правильно, я всегда говорила…
– А с кем она встречается?
– С каким-то чучмеком.
– …недостойно тебя, – вырвался из общей каши энергичный женский голос лет сорока пяти, ухоженный и совершенно безапелляционный. Голос обращался к высокому широкоплечему парню с длинными волосами, одетому в джинсовую куртку. Она встретилась с ним взглядом, посмотрела на его руки и вздрогнула.
– Ты связался со всяким отребьем, и все твои друзья отвернулись от тебя из-за этого…
Она больше не видела его лица, только руки, очень знакомые, дающие страх и надежду.
– …шляешься туда-сюда, а надо просто…
Что-то зашевелилось в глубине ее памяти, руки, руки, темный коридор, кислый запах, паутина, много паутины. Руки, руки, большие крепкие ладони, все в порезах и царапинах. Грязные, с обломанными ногтями, в ожогах…
– …и делом заниматься, делом, а не херней!
Он спрятал руки в карманы, опустил глаза и отвернулся. Только мотнул головой, словно назойливую муху отогнал. Потом посмотрел вверх. Она потянулась за ним взглядом и увидела то, что видел он: жемчужно-серое осеннее небо, легкое и высокое, и солнце, которое было за облаками, золотистое пятно на сером шелке, и узор из голых темных веток, словно кружево, брошенное в это небо, и лохматые птичьи гнезда, и самих птиц, черных и большекрылых. Она знала, что скоро пойдет дождь, и птицы нахохлятся в гнездах, недовольно встопорщив черные перья…
Когда на серые булыжники мостовой упали первые капли, она была уже далеко.
Январь 2000 – июнь 2004.