Дом с привидениями
Шрифт:
В тот вечер Бесси пришлось выслушать от дядюшки множество невразумительных шуточек – тот не сомневался, что Бенджамин пересказал ей их разговор, тогда как, правду сказать, его сын не обмолвился об этом кузине ни единым словом.
Когда пожилая чета удалилась на покой, Натан поведал жене о данном сыну обещании и о той жизни, которую должны были обеспечить ему эти двести фунтов. Такая внезапная перемена и утрата сбережений, которые Хестер про себя с тайной гордостью называла «банковскими капиталами», сперва несколько напугала добрую старушку. Но и она, разумеется, была готова расстаться с ними ради Бенджамина. Однако ее приводило в недоумение – на что же может потребоваться такая огромная сумма. Впрочем, даже эта загадка померкла перед ошеломляющей новостью, что теперь не только «наш Бен» поселится в Лондоне, но и Бесси поедет туда, ставши ему женой. Забыв о потере денег, Хестер провздыхала всю ночь напролет. Утром же, пока Бесси замешивала тесто, ее тетя, вопреки своему обыкновению праздно присевшая у очага, вдруг сказала:
– Видать, придется нам теперь покупать хлеб в лавке. Вот уж никогда не думала, что доживу до такого. Бесси в удивлении подняла голову:
– Уж я-то ихней пресной гадости в рот не возьму. С какой это стати нам покупать хлеб у булочника, тетя? Вот увидите, мое тесто поднимется, как воздушный змей при южном ветре.
– Но я-то уже не смогу месить тесто, как месила в былые года – слишком уж спина болит. А когда ты уедешь в Лондон, тогда-то нам впервые в жизни и придется покупать хлеб.
– Вовсе я не уезжаю ни в какой Лондон, – заявила Бесси, с новой решимостью принимаясь за тесто и покраснев как рак – то ли от этой мысли, то ли от усилия.
– Но наш Бен станет партнером знаменитого лондонского адвоката, а тогда, будь уверена, не мешкая, заберет тебя с собой.
– Ну, тетя, – сказала Бесси, отряхивая с рук налипшее тесто, но все еще не поднимая глаз, – если дело в этом, можете не волноваться понапрасну. Бен еще двадцать раз передумает прежде, чем наконец-то остепенится или женится. Я сама иногда диву даюсь, – с неожиданным пылом добавила она, – и почему это до сих пор о нем думаю. Он-то ведь совсем обо мне и не вспоминает, едва я скроюсь из вида. Но ничего, я уже решила, что на этот раз постараюсь покрепче и сумею-таки выбросить его из головы.
– Стыдись, девочка! Он ведь все только о тебе и думает, только ради тебя и старается, не покладая рук. Да ведь не далее, как позавчера, он говорил с твоим дядей на эту самую тему и так ему прямо и сказал. Так что сама видишь, деточка, черный день настанет для нас, когда вы оба уедете.
И несчастная старая мать снова заплакала, горько и без слез, как плачут старухи. Бесси поспешила утешить ее, и долго еще они говорили, и горевали, и надеялись, и строили планы грядущих дней, пока наконец не завершили разговор – одна, смирившись, а вторая, пылая тайной радостью.
В тот вечер Натан и его сын вернулись из Хайминстера, уладив все формальности к полному удовольствию старика. Когда бы он счел необходимым потратить на то, чтобы удостовериться в подлинности правдоподобных деталей, которыми его сын уснастил историю о предлагаемом партнерстве, хотя бы половину тех хлопот и усилий, какие потратил на то, чтобы самым безопасным способом перевести деньги в Лондон, то подобная предусмотрительность пошла бы ему только на пользу. Но об этом он даже и не подумал, а вел дело так, как считал наилучшим. Вернулся домой он усталый, но довольный, и хотя не в столь радужном настроении, как накануне, но все же веселый, насколько вообще мог веселиться вечером перед отъездом сына. Бесси, счастливая и оживленная утренними заверениями тети, будто кузен на самом деле любит ее (мы ведь всегда верим тому, о чем давно мечтаем!) и планом, который должен был увенчаться их свадьбой – итак, Бесси казалась почти красавицей, так была она жизнерадостна и так прелестно заливалась румянцем, и не однажды за этот вечер, пока она сновала по кухне. Бенджамин притягивал ее к себе и целовал. Престарелая чета охотно закрывала глаза на эти шалости, и по мере того, как вечер подходил к концу, каждый становился все печальней и тише, думая о предстоящей поутру разлуке. И с каждым часом Бесси тоже все грустнела и все чаще пускалась на всевозможные невинные уловки, лишь бы заставить Бенджамина присесть рядом с матерью, чье сердце, как видела девушка, жаждало этого больше всего на свете. Когда ее ненаглядное чадушко в очередной раз оказалось рядом и ей удалось завладеть его рукой, старушка принялась поглаживать ладонь сына, бормоча давно забытые ласковые словечки, что нашептывала ему, когда он был еще совсем маленьким. Но все это лишь утомляло его.
Пока он мог развлекаться, то дразня и изводя Бесси, то нежничая с ней, ему было не до сна, но теперь громко зевнул. Девушка сердито дернула Бенджамина за ухо. Почему это, спрашивается, он не сдержал зевок – во всяком случае мог бы хоть не зевать так открыто – едва ли не вызывающе. Но мать проявила к нему больше сочувствия.
– Ты устал, мой малыш! – сказала она, ласково гладя Бенджамина по плечу. Но сын резко поднялся, сбросив материнскую руку.
– Да, чертовски устал! Пойду спать, – и с этим, небрежно чмокнув в щеку всех по очереди, даже Бесси, словно он «чертовски устал» разыгрывать из себя пылкого влюбленного, удалился наверх. Трое оставшихся медленно собрались с мыслями и последовали его примеру.
На следующее утро он нетерпеливо подгонял их поскорее встать и распрощаться с ним, а сам только и сказал напоследок, что:
– Ну ладно, старичье, надеюсь, в нашу следующую встречу лица у вас будут повеселее, чем нынче. Да вы что, на похороны собрались? Одного этого хватит, чтобы бежать отсюда со всех ног. А ты-то, Бесси, просто глядеть страшно, не то что вчера.
Он ушел, а они вернулись в дом и принялись за тяжелую ежедневную работу, стараясь даже меж собой на говорить об постигшей их утрате. Да и то сказать, им было некогда и словом перемолвиться, поскольку за время мимолетного визита Бенджамина многие дела по хозяйству были отложены на потом, а теперь приходилось работать вдвое, чтобы наверстать упущенное. Тяжелый труд служил осиротевшей семье единственным утешением в течение многих дней.
Сперва письма Бенджамина, пусть и нечастые, изобиловали подробными описаниями его успеха. Правда, детали этого процветания оставались какими-то смутными, но сам факт декламировался широко и недвусмысленно. Затем наступила долгая пауза. Письма сделались короче, тон их изменился. Примерно через год после отъезда сына Натан получил от него письмо, крайне озадачившее и даже рассердившее старика. Что-то было неладно – Бенджамин не писал, что именно, но кончалось письмо просьбой, точнее даже не просьбой, а требованием, выслать ему все оставшиеся сбережения, будь то из банка или из чулка. Как назло, год выдался для Натана неудачным, среди скота разразилась эпидемия и Хантройды вместе с соседями потерпели немалые убытки, а вдобавок цены на коров, которых пришлось покупать, чтобы возместить потерю, взлетели так, как Натану на его веку помнить не приходилось. От былых пятнадцати фунтов осталось не более трех – и надо же было требовать их столь бесстыдно! Не рассказав об этом письме ни единой живой душе (Бесси с тетей уехали на ярмарку на соседской телеге), Натан вооружился пером, чернилами и бумагой и отписал в ответ неграмотный, зато весьма суровый и категоричный отказ. Бенджамин уже получил свою долю, и коли не сумел толком распорядиться ею – тем хуже для него, а от отца он больше ничего не получит. Таково было это письмо.
Оно было написано, подписано, запечатано и вручено деревенскому почтальону, возвращавшемуся в Хайминстер после дневной разноски и сбора писем, задолго до возвращения с ярмарки Хестер и Бесси. Они же провели день на редкость приятно, в веселой и дружеской болтовне с соседями. Выручка оказалась недурна, и женщины вернулись в самом хорошем настроении и, хотя слегка подустали, зато привезли кучу новостей. Не сразу заметили они, как безответно внимает их пересудам остававшийся на ферме домосед. Но поняв наконец, что уныние старика вызвано не какими-либо мелкими домашними неприятностями, а чем-то посерьезнее, Хестер и Бесси заставили его поведать им, в чем дело. Гнев Натана не угас со временем, а напротив, лишь разгорелся сильнее, засим фермер не стал ничего таить и задолго до того, как рассказ его подошел к концу, обе женщины были столь же огорчены, если и не разгневаны, как и он сам. Много дней обитатели маленькой фермы не могли оправиться от этого потрясения. Первой успокоилась Бесси, ибо нашла выход своей скорби в действии – действии, которое отчасти было возмещением за все те колкости, что она наговорила своему кузену в прошлый его визит, когда была недовольна его поведением, а отчасти объяснялось твердой верой Бесси, что Бенджамин ни за что не написал бы отцу подобного письма, если бы деньги и вправду не требовались ему позарез. Хотя на что ему могли снова потребоваться деньги, когда так недавно ему дали такую уйму, она даже вообразить не могла. С самого детства Бесси откладывала всю перепадавшую ей мелочь, все подаренные шестипенсовики и шиллинги, все деньги, вырученные за продажу яиц от двух несушек, считавшимися ее собственными. Теперь капиталы ее составляли около двух фунтов – если быть совсем точным, то два фунта, пять шиллингов и семь пенсов – и вот, отложив один пенни как залог будущих накоплений, она упаковала остаток в маленькую посылочку и отправила ее по адресу Бенджамина в Лондон, сопроводив запиской:
«От доброжелателя.
Доктор Бенджамин! Дядя потерял двух коров и кучу денег. Он ужасть как поиздержался, но еще хуже тревожится. Так что покуда больше не выйдет. Надеюсь, вам будет так же в радость получить это, как и нам было послать. На дорогую память. Отдача не облизательна.
Ваша привязчивая кузина Элизабет Роуз».
Едва посылка была благополучно отправлена, как Бесси снова повеселела и принялась распевать за работой. Она не ждала никакого уведомления о доставке и питала такое без/раничное доверие к честности почтальона (носившего посылки в Йорк, откуда их пересылали в Лондон дилижансом), что не сомневалась, что он отвозил бы в Лондон доверенные ему ценности каждый раз самолично, когда бы не полагался на полнейшую надежность всех до единого людей, лошадей и экипажей, коим эти ценности передоверял. Засим она нимало не тревожилась, что не заверена в получении. «Всякий знает», – сказала она себе, – «одно дело давать что-нибудь кому-нибудь из рук в руки, а другое – совать в щелку на каком-то ящике, куда и заглянуть-то не заглянешь. Но письма-то как-то да доходят». (Этой вере в непогрешимость почты было суждено в самом скором времени перенести ужасное потрясение). Однако в глубине души девушка мечтала дождаться от Бенджамина благодарности и прежних слов любви, по которым она уже так истосковалась. Нет, по мере того, как проходили день за днем, неделя за неделей без единой весточки, она даже начинала подумывать, что он, в общем-то, мог бы бросить все свои дела в этом несносном, противном Лондоне и приехать поблагодарить ее лично.