Дом с привидениями
Шрифт:
Никита из Балты пришел на собрание! Вот это здорово! Я слышал, что Коломеец окончил школу, находится еще в городе и ждет направления в район из окружкома комсомола, но что он может заглянуть на собрание к печатникам, мне и в голову не приходило.
Теперь я уже чувствовал себя значительно смелее. Я знал, что, если собьюсь, Коломеец не даст меня в обиду. Хотелось, чтобы Никита меня заметил: я привстал и начал делать ему знаки пальцами, но тут Петька дернул меня за рубашку и шепнул:
– Готовься!
– Почему? –
– А вот слушай. Уже…
Издали, из президиума, донесся тихий голос председателя – высокого парня в очках, с большой черной шевелюрой:
– Поступило заявление о приеме в комсомол Константина Ивановича Григоренко, из служащих, социальное положение – рабочий, ученик медника, работает по найму у кустаря… Посещает нашу ячейку четыре месяца, по заданию бюро проводил среди кустарной молодежи Заречья сбор средств в фонд общества смычки с деревней…
– Вопрос! – послышался голос Никиты.
Мне сразу стало веселее. «А ну, Никита, скажи пару теплых слов!»
– А может, вопросы после? – обратился председатель к собранию.
– Да нет, товарищ председатель, я хотел спросить, по какой группе принимается данный товарищ? – не унимался Никита.
– То есть что значит – по какой группе? – удивился председатель. – Ясно по какой. По группе рабочих.
– Понятно! – громко сказал Коломеец.
Я так и не понял: согласился ли он с председателем или замышлял против него наступление.
Когда председатель прочел заявление и анкету Котьки, я почувствовал, что почва ускользает из-под моих ног и нам с Петькой почти ничего не остается сказать.
Григоренко сам в своих анкетах написал, что его отец расстрелян Чрезвычайной комиссией за контрреволюцию и что он в связи с этим отрекся навсегда от своих родных. Когда анкеты были прочитаны, председатель огласил приложенную к ним вырезку из газеты «Червоный кордон», в которой было написано, что Константин Григоренко, 16 лет, на почве религиозных и идейных расхождений отрекается от своего отца и от своей матери и просит считать себя сиротой. Объявление это было напечатано полгода назад.
– Где сейчас мать находится? – сурово спросил с места Никита.
– Разрешите ответить, товарищ председатель? – обратился к председателю Григоренко.
– Отвечай! – буркнул председатель, почти к самым глазам поднося Котькины анкеты и вчитываясь в них.
– Мать живет здесь, в городе, – спокойно сказал Котька.
– И ты не поддерживаешь с ней никакой связи? – спросил Коломеец.
– Абсолютно никакой! – И Котька гордо тряхнул головой.
– А почему? – сказал Никита.
– То есть как почему? – не понял Котька. – Я же отрекся!
– Это мы знаем, что ты отрекся! – сказал Никита. – Вообще говоря, это очень интересно: человек сам себя превращает в сироту. А может быть, ты захотел бы, чтобы тебя считали подкидышем, а? Но вот почему ты отрекся, не можешь ли сказать? Отец, я понимаю, был контрик, так сказать, подлец в отношении к революции, и у тебя были основания. Ну, а вот с матерью как же?
– Я немножко не понимаю существа вопроса, – медленно, видимо волнуясь, сказал Котька. – Женщина, которая физически была моей матерью, в моральном отношении была для меня чужда и являлась женой человека, враждебного нам… Потому я… Да и, кроме того, она была косвенным эксплуататором.
– Кого же, интересно, она эксплуатировала? – спросил Коломеец.
– Как – кого? – возмутился Котька. – Горничную… наконец, больных, то есть пациентов…
В зале послышался смех. Я не понял, смеялись ли это над вопросом, который задал Коломеец, или над ответом Котьки. Никита, не обращая никакого внимания на смешки, спросил:
– Значит, ты утверждаешь решительно, что у тебя с матерью никаких связей нет?
– Утверждаю решительно, – гордо заявил Котька.
– Понятно! Значит, полный сирота. Ни отца, ни матери, а дядя по несознательности перебежал в Румынию да имение себе там с горя купил, – сказал Никита и, обращаясь к председателю, добавил: – У меня вопросов больше нет!
Пока другие комсомольцы задавали Котьке разные пустяковые вопросы: сколько ему лет, много ли он зарабатывает у своего кустаря и давно ли перестал верить в бога, я поспешно придумывал, что мне говорить, когда начнутся отводы.
Котька держался на собрании очень храбро, он говорил такие слова, как «существо вопроса», «физическое и моральное отношение», «косвенный эксплуататор»… Наверное, его кто-то научил выступать здесь с такими учеными словами.
– Приступаем к обсуждению, – сказал председатель. – У кого есть отводы?
По залу прошел шорох, и стало очень тихо. Председатель приподнялся на цыпочках, вглядываясь далеко в конец зала. Он сейчас казался очень длинным; казалось, вот-вот он раздавит обеими широкими ладонями покрытый кумачом маленький столик. Коломеец обернулся и начал разглядывать сидевших сзади комсомольцев так, словно хотел догадаться заранее, кто из них будет давать отвод.
Котька смотрел в упор на председателя. Видно было – ему очень хотелось повернуться лицом к собранию, но было страшно.
В этой настороженной тишине я услышал, как сидящий позади меня загорелый комсомолец сказал соседу:
– Случай интересный.
Услышав шепот, председатель спросил:
– Ты имеешь отвод, да, Поливко?
Загорелый комсомолец смутился от неожиданности и буркнул:
– Да нет, я просто так.
– Говори, Петрусь, – сказал я и толкнул Маремуху.
– Хорошее дело. Почему я? Говори ты первый!
– Мы же условились. Я буду последний, – сказал я.
– Но Сашки же нет? – заскулил Петька. – Я не буду первым. Говори!