Дом с семью головами
Шрифт:
– Даже так? – удивился Томпсон.
– Ещё была увядающая актриса, она мне, кстати, больше всего нравилась. Было в ней что-то такое по-человечески жалкое, ничтожное… У меня к ней было сильное чувство сострадания. Надеюсь, она не покончила с собой…
– А что, такое может случиться?
– Ну да, каждая личность может вернуться в её тело вновь. Но я слышал, как доктор говорил Барбаре, что актриса может умереть. Она – самая ранимая и неуравновешенная из всех. И что запросто может наложить
– Ух ты! – только и нашёл что сказать Джеффри Томпсон.
– Доктор потому и клинику эту учудил, чтоб поэкспериментировать над добровольцами с разного рода недугами. Даже пациентов пытался набрать по объявлению в газете. «Излечивание душевных травм по экспериментальной методике». Думал, после войны отбоя от желающих не будет. А по той заметке только одна семья откликнулась, та, что парнишку своего сюда из Эдинбурга отправила. Остальные, включая меня, уж как-то сами поднабрались. Прямо как вы.
Томпсон понимал, о чём речь.
– Теперь у доктора есть пять морских свинок для опытов, включая вас и саму Урсулу. Пять случаев душевных травм, разобрав которые, доктор надеется отыскать универсальную вакцину от отклонений в мозгу. И зная наперёд ваши мысли, скажу: я тоже считаю это чистой воды безумием.
– Не верите в методы доктора?
– Ну… это слишком категорично. Знаете ведь, братья Монгольфье тоже не сразу поняли, чем свой шар наполнять.
– И всё же почему вы здесь?
– Молодой человек! У меня нет денег, нет собственной крыши. Мне триста лет. Я, как говорится, конченый человек. Куда податься? Дома престарелых переполнены, а для госпиталей я ещё слишком похожу на живого. И в услужении старые заплесневелые поленья вроде меня никому не нужны.
Старик чихнул и вытер дрожащими, покрывшимися от воды морщинками пальцами нос.
– О, бедность, бедность! Как унижает сердце нам она… – он чихнул ещё раз.
– Здесь сквозит…
Бульденеж как не слышал. Отчихался и продолжил сыпать словами:
– Здесь за мной ухаживают. Так что я готов быть ребёнком до последнего часа, если взамен мне дадут кров. Мой час близок. Не забывайте: у меня пуля в голове! Из-за неё теперь трясутся руки, как только их поднимаю. Вот, глядите. Рисовать уже не могу. А значит, и зарабатывать. Ничего не умею больше. А вы чем зарабатываете?
– Я – военный инженер.
– А конкретнее?
– Сапёр, – сказал Томпсон уже тише.
Бульденеж вытянул физиономию.
– Боже правый! И пришли с утёса прыгать? Да вы же счастливчик! Гляньте: руки-ноги целы! Кощунство, скажу я вам! Даже если в бога не верите. Перед собой не стыдно?
Томпсон пожал плечами.
– Сколько вы этим делом занимаетесь?
– С семнадцати лет.
Старик похлопал Томпсона по плечу мокрой рукой.
– Вы –
– Просто вспомнил. О волках.
– Ну-ка, поподробнее!
– Подумалось, что меня даже волки не захотели сожрать. Ни одной твари не встретил, а шёл всю ночь. Правда, тогда я ещё не знал…
– Что в деревню пришли волки? А! – Бульденеж возбуждённо закивал. – Теперь это их территория. Соммердин высох, как обмелевшая речушка. Мужчины повымерли, женщины поразъехались в города на заработки. Хотя зеваки всего раз говорили про волков с той поры, людям страха хватило, чтоб больше не соваться в эти края.
Старик обратил к Томпсону пристальный взгляд.
– Так что ночью тут небезопасно. Волки – лучше всякой колючей проволоки, скажу я вам.
Джеффри Томпсон сглотнул.
– Значит, вы не больны? Притворяетесь ради иждивения?
Бульденеж бурно зажестикулировал.
– Я больной на всю голову, молодой человек! Ну посудите. Во-первых, я стар. Во-вторых – художник, который ничего не рисует. В-третьих, совсем одинок. Вам этого мало?
Томпсон ухмыльнулся.
– Доктору, вероятно, этого хватает.
– Верно, – Бульденеж вздохнул, переменился в лице. – На самом деле всё куда проще: на мне испытывают все новые лекарства.
И добавил совсем тихо:
– Нелицензированные. Экспериментальные.
– Вы не боитесь?
– А чего бояться? Помните, я наполовину мёртв.
Джеффри Томпсон с пониманием кивнул, потому как ощущал нечто схожее. Здесь он впервые за последние часы позволил телу расслабиться, откинулся на спинку кресла и закрыл глаза.
Поразмыслив, сказал:
– Значит, следуя логике доктора, если я намереваюсь покончить с собой, то я – душевнобольной?
– Вы больны не больше моего, – махнул рукой Бульденеж. – Просто вы переступили черту. Черту нормальности. Границу, за которую в быту не ступают. А вы ступили, высунули ногу. И теперь доктор будет обследовать вашу ногу со всех сторон, искать причины такого поведения.
– Ну хорошо. Вы говорите, его методика – копаться в детстве. А что, если я помутился разумом на недавней войне, а до этого был совершенно нормальным? Тогда такой метод ко мне не подходит.