Дом с семью шпилями
Шрифт:
Например, предание утверждало, что пуританин питал страсть к обогащению; о судье также, при всей его внешней щедрости, говорили, что он жаден до денег. Грубую доброту в обращении, которую предок сделал своей привычкой, большинство людей считали признаком врожденного добросердечия, пробивавшимся сквозь плотную оболочку мужественного характера. Потомок, сообразно с требованиями более утонченного века, преобразовал эту грубую доброту в великолепную благосклонную улыбку. Пуританин — если верить старинным историям — поддавался некоторым нежным увлечениям. В отношении к судье мы не должны пятнать своих страниц подобными толками, которые, пожалуй, и без того можно услышать. Пуританин был женат трижды и равнодушной жесткостью своего тяжелого характера свел всех трех жен
Но фамильное сходство — предмет неисчерпаемый. Прибавим только, что пуританин — по крайней мере так утверждают предания — был смелым, властолюбивым, неутомимым, мужественным; что он преследовал свои цели с постоянством, не знавшим ни отдыха, ни угрызений совести; что он попирал ногами слабого и, если это было нужно для достижения цели, готов был решиться на все, чтобы побороть сильного. Похож ли был на него судья в этом отношении, читатель увидит из дальнейшего нашего рассказа.
Едва ли хоть одна из этих параллелей была известна Фиби. Она родилась и выросла в деревне и не знала большей части фамильных преданий, связанных с Домом с семью шпилями. Но одно обстоятельство, неважное само по себе, ужаснуло ее. Она слышала о проклятии, которое Моул, казненный колдун, послал с эшафота полковнику Пинчону — что Бог напоит его кровью, — и знала о простонародном толке, будто бы эта кровь время от времени бурлит в горле у Пинчонов. Обладая здравым смыслом и, главное, происходя из рода Пинчонов, Фиби считала эту басню нелепостью, какой она и была. Но старые суеверия, передаваясь из уст в уста через целый ряд поколений, производят на нас сильное действие. Поэтому-то, когда Фиби услышала бульканье в горле у судьи Пинчона, которое было для него делом обычным и, хотя происходило непроизвольно, не показывало ничего особенного, кроме разве что, как полагают некоторые, предрасположенности к апоплексии, — когда молодая девушка услышала это странное и неприятное бульканье, она выпучила глаза и всплеснула руками.
Со стороны Фиби было довольно глупо смутиться от такой безделицы и непростительно обнаружить свое смущение перед человеком, которого эта безделица касалась больше всех. Но этот казус так странно согласовывался с прежними ее представлениями о полковнике и судье, что в эту минуту он показался ей тождественным с ними.
— Что с вами, милая? — спросил судья Пинчон, бросив на девушку жесткий взгляд. — Вы чего-то испугались?
— О, ничего, сэр, ничего совершенно! — ответила Фиби с улыбкой, сердясь на саму себя. — Но, может быть, вы желаете поговорить с моей кузиной Гепзибой? Прикажете позвать ее?
— Подождите минутку, сделайте одолжение, — остановил девушку судья, снова засияв улыбкой. — Вы, кажется, немножко расстроены сегодня. Городской воздух, кузина Фиби, не соответствует вашим здоровым привычкам? Или вас что-то тревожит? Не произошло ли чего-нибудь особенного в семействе кузины Гепзибы? Приезд, а? Я угадал? В таком случае в вашем беспокойстве нет ничего удивительного, моя маленькая кузина. Жизнь в одном доме с таким гостем может еще как встревожить невинную молодую девушку!
— Вы говорите загадками, сэр, — сказала Фиби, вопросительно глядя на судью. — В доме нет никакого ужасного гостя, кроме бедного, кроткого, похожего на ребенка, человека, должно быть, брата кузины Гепзибы. Боюсь только — и вы это должны знать лучше меня, сэр, — что он не в полном рассудке, но с виду настолько кроток и спокоен, что мать могла бы оставить с ним своего ребенка. Ему ли меня тревожить! О, нет, ничуть!
— Я очень рад слышать такой приятный отзыв о моем кузене Клиффорде, — сказал благосклонный судья. — Много лет тому назад, когда мы оба были мальчишками, а потом и молодыми людьми, я был очень к нему привязан и до сих пор испытываю к нему участие и интересуюсь всем, что его касается. Вы говорите, кузина Фиби, что он, по-видимому, слаб рассудком. Да дарует ему небо по крайней мере столько ума, чтобы раскаяться в своих прошлых грехах!
— Я думаю, никто, — заметила Фиби, — не имеет так мало причин для раскаяния, как он.
— Возможно ли, моя милая, — произнес судья с сострадательным видом, — что вы никогда не слышали о Клиффорде Пинчоне? Что вам вовсе неизвестна его история? Впрочем, тем лучше. Это показывает, что ваша мать имела надлежащее почтение к дому, с которым она была соединена узами родства. Думайте как можно лучше об этом несчастном человеке и надейтесь на лучшее! Это правило, которого мы всегда должны придерживаться в своих суждениях друг о друге, а в особенности нужно соблюдать его в кругу близких родных. Но где же Клиффорд? В гостиной? Я хочу видеть, в каком он состоянии.
— Может быть, мне лучше позвать мою кузину Гепзибу, сэр? — предложила Фиби, не зная, должна ли она преградить вход в дом столь нежному родственнику. — Ее брат уснул после завтрака, и я уверена, что ей будет неприятно, если его разбудят. Позвольте, сэр, предупредить ее.
Но судья обнаружил твердую решимость войти без доклада, и когда Фиби, с живостью человека, движения которого бессознательно повинуются мыслям, встала у него на пути, то он без всяких церемоний отодвинул ее в сторону.
— Нет-нет, мисс Фиби! — сказал он грозно и нахмурил брови. — Останьтесь здесь! Я знаю дом, знаю мою кузину Гепзибу, а также ее брата, и потому моей маленькой деревенской кузине не следует докладывать обо мне!
В последних словах судьи мало-помалу обнаруживались признаки перехода от внезапной жесткости к прежней благосклонности обращения.
— Я здесь дома, Фиби, — уже спокойнее продолжал он. — Не забывайте этого, а вы особа посторонняя. Поэтому я без всяких предисловий пойду к Клиффорду и заверю его и Гепзибу в своих дружеских к ним чувствах. Им нужно услышать из моих собственных уст, как искренно я желаю служить им. А, да вот и сама Гепзиба!
В самом деле, мисс Пинчон показалась на пороге лавочки. Она услышала голос судьи из внутренней комнаты, где сидела, охраняя сон своего брата. Гепзиба явилась защищать вход в дом с таким же страшным видом, как дракон, который сторожит спящую красавицу. Обычно нахмуренный взгляд ее на сей раз был так свиреп, что становилось ясно: сейчас это отнюдь не от близорукости. Итак, она устремила на судью Пинчона этот полный антипатии взгляд, который должен был если не испугать, то по крайней мере заставить его смешаться; после чего сделала предостерегающий жест рукой и остановилась в дверях, выпрямившись во весь рост. Но мы должны выдать секрет Гепзибы и признаться, что ее врожденная боязливость проявлялась и теперь, в заметном трепете, который — это чувствовала она сама — приводил каждый сустав в ее теле в несогласие с другими.
Может быть, судья знал, как мало истинной смелости скрывается под наружностью Гепзибы. Во всяком случае, будучи джентльменом с крепкими нервами, он быстро оправился и не замедлил подойти к своей кузине с протянутой рукой и с улыбкой до того сияющей и знойной, что если бы она была хоть вполовину так тепла, как казалась, то виноградные грозди сразу созрели бы под ее действием. Судья, кажется, намерен был растопить Гепзибу на месте, как будто это была статуя из желтого воска.
— Гепзиба, возлюбленная моя кузина, я в восхищении! — воскликнул он с сильнейшим чувством. — Теперь, по крайней мере, вам есть ради чего жить. Да и все мы, ваши друзья и родные, теперь имеем новую цель в жизни. Я не хотел терять ни минуты и поспешил сюда предложить вам свои услуги. Я готов пожертвовать чем угодно, лишь бы Клиффорду было хорошо. Он принадлежит всем нам. Я знаю, как ему это нужно — ему всегда это было нужно при его тонком вкусе и любви к прекрасному. Всем, что у меня есть в доме — картинами, книгами, вином, лучшими кушаньями, — всем этим он может располагать. Мне бы доставило величайшее удовольствие свидание с ним. Могу ли я пойти к нему тотчас?