Дом с видом на Корфу
Шрифт:
Укрывшись выданным в гостинице зонтом, мы бредем по улочкам средневекового городка Хеб. Дома, видно, от старости – еще бы, они здесь с XI века – чуть кренятся, словно опираясь друг на друга. Пограничная крепость построена из черного вулканического камня. Маленькая, с сожженной в неведомых нам сражениях крышей и деревянным мостом через ров, она выглядит будто и не уходила на пенсию. Вулкан, кстати, не просто достопримечательность, типа последний действующий вулкан в Европе, но местный природный ресурс. Грязи, которые каким-то сложным образом возникают вокруг него, развозят по всем окрестным санаториям, по всем Лазням – Франтишковым, Марианским, да, подозреваю, и знаменитые карловарские воды обязаны своим происхождением
Свернув с маршрута, проложенного по карте, натыкаемся на ресторан «У ангела». Ставни в первом этаже закрыты, но у дверей в подвальчик стоит черная меловая доска с соблазнительной надписью: «Теплая кухня».
Нас, что называется, не ждали. Видно, и в более актуальное время редкий турист добредал до стойки, у которой, уютно выставив животы, расположились с пивом друзья хозяина. Но нам рады. Хозяин в расстегнутой кожаной жилетке, не задавая вопросов, подставляет кружку под пенящуюся струю, а хозяйка на смущенной смеси из чешского и немецкого пытается объяснить нам, что меню нет, но зато есть замечательный «взвар» и гуляш! Оставив лингвистические упражнения, мы машем рукой – несите! И снова погружаемся в литературные реминисценции.
…В соседнем зале, расплатившись талонами, поглощают гуляш три товарища, у входа присев на корточки; Швейк приманивает колбаской болонку, а в темном углу, укутавшись в плащ, крутит в тонких пальцах хрустальный бокал принц Флоризель. Мягко скользит по пустынной дороге лимузин, везет короля Богемии на свидание с Ирен Адлер. Только не с той, худосочной голой теткой из сериала, а настоящей, загадочной, которая появлялась из снежной душистой пелены, шурша шелками, и снова исчезала, роняя конверт, и другой уже король, король сыска, ловил безнадежно ее след и вздыхал в табачный туман: «Та женщина…».
Хозяева в четыре руки несут нам поднос с колбасками, кнедликами, миски с супом, поверхность которого переливается солнечными кружочками, жгучий гуляш с капустой и хреном, вино. Самым сказочным во всей этой истории оказался счет – 10 евро на двоих!
Таксист ждет нас на площади у кофейни. Снегопад усилился; вдоль дороги мелькают белые сады, ряды палок, которые весной обовьет хмель; буксуя, такси взбирается на холм, к гостинице. Карловы Вары почти не видны, сквозь метель торчат лишь башенки и шпили.
Надо же, вечером нашлась и шапчонка. Я, видно, обронила ее в лифте.
Глава 3
Человек, измученный нарзаном
Минеральными водами здесь лечат все. Их пьют маленькими глотками, в них плавают, моются, ими чистят зубы, дышат, их втирают во все места. И когда ты окончательно офонарел от диет и промываний, беги на набережную и проси кулинарного убежища в знаменитой пивной, которая называется именем ветерана чешской литературы, неунывающего солдата Швейка.
Сардельки с уксусом и луком, запеченные пузырящиеся сосиски, толстые красные колбаски, которые едят, жмурясь и тряся головой, – их пусть несут сразу, не томя ожиданием. Сливовица в запотевшей стопочке и теплый, пахнущий тмином хлеб? Само собой. И вот ты уже расслабился, забыл про лимфатический массаж и углекислую ванну, вот ты бодро выглядываешь из окна, потягивая пиво и снисходительно рассматривая таких же, как и ты, измученных минеральными водами туристов, которые фотографируются у входа в ресторан в обнимку с краснощеким Швейком в инвалидной коляске и с приветственно поднятым костылем. но не отвлекайтесь! Уже несут колено. Это апофеоз чешской кухни. Свиное колено, покрытое жаркой золотой кожей, огромное, сочное, лениво разваливается на тарелке, и тебе кажется, что его не съесть и вдвоем, но нет, понимаешь ты, вгрызаясь в деликатную мякоть, второй здесь был бы лишним!
– Пиво повторить? – спрашивает официант, но ты не в силах оторваться и только слабо киваешь жующей головой: «Несите, несите!»
ИЩУ ГОЛЛАНДИЮ
Моему племяннику предложили поехать в паломничество в Иерусалим. Он мялся, молчал. Вдруг радостно воскликнул:
– Я понял, в чем дело: мне еще рано! Я еще свой Иерусалим не сочинил.
Я поняла его мгновенно. Я поехала в Англию, когда она уже жила во мне всеми своими островами, Давидом Копперфильдом, белыми башнями Тауэра и де-вушкой, которая шла по набережной Темзы, держась рукой за парапет.
А вот Голландии у меня в голове не сложилось. То есть, конечно, если нажать на кнопочку «нидерланды», то сразу всплывет перед мысленным взором мальчик, который стойко закрывает пальцем замеченную им дырочку в дамбе. Через дыру рвется вода, чтобы прорвать дамбу и затопить город, палец мерзнет, подмога все не идет, а он сидит и спасает родные улицы.
А еще помню «Серебряные коньки». Сюжета этой чудесной книжки не перескажу, забыла. Только остался в памяти мальчик – опять мальчик, паренек из бедной семьи, который прикручивает к башмакам железки, а потом упорством своим и честностью добивается небывалой драгоценности – настоящих коньков.
А еще я помню принца. Я его видела своими глазами, причем в Петербурге. Это был нынешний король, Вильгельм Оранский. Времена были романтические – девяностые. Мы были всем рады, и на нас смотрели как на будущих своих. На какой-то юбилей голландцы подарили городу копию памятника Царю-плотнику, – теперь она стоит на набережной Невы, прямо у парапета, – и сам наследник престола сопровождал российского императора на родину. Нас, журналистов, собрали на брифинг, долго тренировали правильное протокольное обращение к королевской особе – и усадили в маленьком зале буквально за один стол с будущим королем. О чем мы говорили – не помню, помню только жесткую средневековость черт и необыкновенное чувство осуществления мечты. Представьте: подняли железный занавес, а за ним – принц!
Тюльпаны, мельницы, сыр. Деревянные башмаки и белые чепцы. Изразцовые печи. Голубые парусники на белом фарфоре, молочницы в фартуках, острокрышие домики в каждом квадратике. Рукой проведешь по гладкой поверхности красивой, как ваза, печки – она прохладна, потому что это уже музей, а прошлое не греет. Высокие голландские крылечки на первой каменной набережной Петербурга, у домов, выстроенных по образцу Трезини. Петровская регулярность, завезенная в страну, как голландская болезнь.
Голландские натюрморты, где еда почти вываливается за рамки и сытые, полнокровные едоки в широких шляпах навеки пойманы в камеру обскура.