Дом шалунов
Шрифт:
— Ты что же это, скверный парнишка, наделал, а? Волку овцу задрать позволил, а? Чай, по сторонам зевал, а? Вот постой ты у меня! Давно у меня руки о тебя чешутся. Отдеру я тебя, как Сидорову козу. Будешь ты меня помнить долго.
— И впрямь, дядя Михей, стоит проучить парнишку, — согласились остальные мужики, сердито поглядывая на Миколку, — а то глядь-ко, как твою овцу-то волк испортил!
— Как мою овцу? — так и подпрыгнул Михей, и закричал: — Ах, ты негодный! Ах, ты разбойник! Ах, ты душегуб этакий! И впрямь мою Кудрявку волк задрал. Ну, ладно же, постой
Михей схватил Миколку подмышку и потащил его к опушке. Он бросил мальчика на землю, потом приволок его к дереву и, распоясавшись, стал привязывать снятым поясом Миколку к толстому стволу старого дуба. Мальчик не давался. Михей стал сзывать на подмогу других крестьян. Но тут Миколка изловчился, изо всех сил оттолкнул Михея от себя и помчался в лесную чащу.
— Держи! Лови его! Убег парнишка, держи его, ребята! — вопил Михей. За деревьями крестьянам не видно было, куда побежал мальчик. Только треск сухих веток разносился по лесу да голос Михея нарушал тишину. Кое-кто из мужиков бросился было в погоню. Другие же махнули рукой на это дело.
— Ладно! Все едино домой вернется. Не больно-то ночью разгуляется с волками. А ими кишмя кишит лес, — решили они.
Вскоре отстали и те, кто погнался за мальчиком, и Миколка смог перевести дух.
Ночь наступала понемногу, темная, пахучая июльская ночь. Деревья казались огромными великанами. А Миколка все шел вперед, пока не выбился из сил и не упал на влажную от росы траву.
Ночь загустела. Ни зги не видать. Только изредка прорезывал тишину громкий филин да откуда-то из чащи неслось голодное завывание волков. Сердце Миколки сжалось. При свете, даже в сумерках, он волков не боялся. Миколка умел глядеть беде прямо в глаза. А вот ночью, во тьме, когда не видно было, откуда крадется к нему четвероногий враг, становилось страшно. И теперь, несмотря на усталость, он отгонял от себя сон и таращил через силу в темноту глазенки. Сон оказался сильнее. Голова перестала работать, мысли спутались, и Миколка крепко заснул, повалившись на мягкую росистую землю.
Миколка спал. Ему грезилась добрая с печальными глазами женщина, о которой он так часто думал. Грезилось ему — вот подходит она к нему, склоняется, шепчет: «Бедный мой мальчуган, милый, бедный маленький Миколка!» — и целует его, и гладит его волосы. Миколка протягивает руки к светлой женщине, хочет обнять ее, прижаться, пожаловаться на злых мальчишек, на жестокого Михея, и просыпается.
Прежняя тьма окутывает лес.
Оглядывается Миколка, не понимая, каким образом он очутился здесь, а не на лавке, в избе дяди Михея, и неожиданно крик замирает на его губах… Прямо на него медленно надвигаются две горящие точки.
Это был волк, встречи с которым так опасался Миколка, тот, по всей вероятности, самый волк, из пасти которого они с Кудлашкой вырвали добычу. Теперь он, очевидно, пришел расплатиться с мальчиком за отнятую овцу.
Ужас сковал Миколку. О бегстве не могло быть и речи. Только руки он вытянул вперед, как бы желая оттолкнуть ими страшное чудовище. А оно между тем все приближалось и приближалось. Его горящие глаза точно плыли по воздуху, прямо по направлению к тому месту, где притаился мальчик. Миколка боялся дышать. Он весь замер. Холодный пот выступил у него на лбу.
Огненные точки как будто остановились. Глаза волка не двигались больше. Очевидно, хищник присел, чтобы ему легче было сделать прыжок и кинуться на свою маленькую жертву.
Мучительно колотилось сердце Миколки.
Еще минута проползла, долгая, томительная. Мальчик понимал, что минуты его были сочтены, что жить ему осталось немного.
А глаза, между тем, вспыхнули ярче, страшнее. Потом исчезли сразу… Волк присел… нацелился…
Крах!
Хрустнули сухие ветки.
Прыжок.
Отчаянный крик.
И горячее дыхание зверя пахнуло жарко в самое лицо Миколки.
Что это?
Вместо острых зубов, нежное прикосновение шершавого, мокрого языка. Вместо страшного волчьего воя нежное повизгиванье.
— Кудлашка! Кудлашка! Ты? Милая, родненькая! Нашла-таки меня? Нашла, сердешная, голубушка моя! — слышится голос мальчика.
Миколка никогда не плакал. Даже тогда, когда дядя Михей бил его жестоко. Сожмет только губы, зубы стиснет, но ни единой слезинки. А тут заплакал. От радости, что нашел его верный друг, Кудлашка.
Миколка прижал к груди собаку, обнял. Плачет и шепчет:
— Нашла ты меня, Кудлашечка, родименькая, нашла? Вот спасибо тебе, дружок ты мой сердешный! Вот спасибо!
Кудлашка визжит и умильно крутит хвостиком в темноте.
— Никогда таперича не расстанусь с тобою. Ей-богу! Куда я, туда и ты. Ладно?
Кудлашка визжит так, что звон стоит в ушах от ее визга.
Мальчик и собака обнимаются снова, потом ложатся рядком на траву и через минуту уже спят крепко и сладко.
Солнце стояло высоко на небе, когда еще сонный Миколка почувствовал, что кто-то тянет его за рукав. Он вскочил, протер глаза. Перед ним Кудлашка: тянет его за рубаху.
— Миленькая! — шепчет Миколка и чмокает Кудлашку в ее холодный влажный нос.
Потом решительно встряхивается, оправляется и, обратившись к Кудлашке, говорит:
— Ну, брат, таперича мы махнем дальше, в лес. Куда-нибудь да выйдем. Идет, што ли?
Кудлашка тявкает, точно хочет сказать:
— Куда хочешь веди, всюду пойду за тобою! И оба пускаются в путь.
Солнце печет. Но жара не чувствуется. Деревья кругом высокие, ветвистые и дают тень. Зато нечто другое начинает мучить Миколку и Кудлашку.
Это голод. Не поужинав с вечера, мальчик чувствует пустоту в желудке. Чувствует голод и Кудлашка; она уже не прыгает, довольная, как прежде, а идет, уныло опустив голову, подле своего маленького хозяина. А лес, как нарочно, становится все гуще и гуще. Мало надежды скоро выбраться из него. Миколка приуныл. К голоду присоединяется и жажда. Под ложечкой сосет. Язык стал тяжелый и шершавый. И пить, и есть хочется нестерпимо.